— Безусловно.

— Но трудности… сопротивление крестьянства, недостаток техники…

— Большевики имеют громадный опыт в преодолении трудностей. А насчет техники… В строй уже вступили гиганты сельскохозяйственного машиностроения. Вам, конечно, известно…

— Да, мы следим за прессой Советов… Особенно «Висти» дают обширную информацию… И, читая между строк, можно додумать…

По просьбе Змиенко, Степан показал на карте районы наиболее густой коллективизации, точки концентрации сил, на которые можно опираться как на резервы повстанческого движения. Он упомянул, как само собой разумеющееся:

— Повстанчество потеряло монолитную основу, рассыпалось, основные очаги его потушены, а то, что осталось, — искры…

— Искры разгорятся, когда их раздует ураган интервенции, — резко сказал Змиенко.

Степан промолчал. Чем-то это молчание не устраивало Змиенко.

— Вы сомневаетесь в возможности вторжения?

— В возможности — нет, в успехе — сомневаюсь.

Змиенко удивленно поднял брови, и Степан пояснил:

— Мы, господин генерал, находимся в таком положении, что вынуждены трезво, без иллюзий оценивать обстановку. Большевики не дают народу ни минуты покоя: пропаганда день и ночь твердит о необходимости «держать порох сухим», а с вашей стороны к нам приходят неубедительные, трудно выполнимые директивы, в то время как нужны люди и деньги.

Степан проговорил это, будто слова вырвались у него о давно наболевшем.

Свидание их продолжалось уже не менее часа, и Степан мельком подумал, что, видать, у здешних деятелей хватает времени на психологические разговоры.

— Господин генерал, — начал Степан, словно не мог дольше сдерживать обуревающие его чувства, — я обязан изложить соображения Сергея Платоновича, общие и частные…

— Вы очень преданы ему? — вдруг спросил Змиенко.

— Бесконечно, — не задумываясь, ответил Степан.

Кажется, на Змиенко это произвело впечатление.

— Я хорошо знаю Сергея Платоновича, — сказал он мягко, — и слушаю ваши слова, как эхо его голоса.

— Именно эхо, — впервые за время их беседы позволяя себе горячность, воскликнул Степан. — Господин генерал! Наше подполье на Украине терпит страшные бедствия! Еще не высохли наши слезы о тяжкой участи Ефремова и его сподвижников. А уже новые жертвы, новые потери… Большевики отвечают на террор террором…

Уже больше года мы ждем обещанной помощи нашему движению. Советские газеты тоже пишут, что готовится интервенция против СССР и особенно против Украины. Но мы не ощущаем серьезной подготовки к этому. Получается, что потери мы несем огромные из-за нашей активности, а помощи от вас нет. Мы хотим знать реальные перспективы. Невозможно каждодневно рисковать, не имея их.

— Это два разных вопроса, — жестко заметил Змиенко, — остановимся на первом. Вы, что же, считаете несостоятельной линию на террор?

— Безусловно, — ответил Ребрик. — Мы, — он подчеркнул это «мы», — считаем: чтобы уберечь от разгрома то, что осталось, и развиваться дальще, надо изменить курс. Мы не скрываем своего разочарования в тактике террора.

— На что же вы делаете ставку? — спросил Змиенко незаинтересованно.

— На планомерную работу. При условии реальной вашей поддержки. Нам нужны деньги в связи с тем, что приходится помогать зажиточным селянам, бежавшим из села и перешедшим на нелегальное положение, а также офицерам и даже священникам, которые были организаторами акций против Советов и которым удалось скрыться. Для этих людей нужно доставать паспорта и другие документы, а это стоит больших денег. Кроме паспортов, нужно заботиться об их материальном устройстве, ведь многим пришлось бежать в чем стояли… Господин генерал, мы высоко ценим и свято храним целостность нашего национального движения здесь и за рубежом. Но мы должны чувствовать поддержку нашего движения сильными державами, чтобы мы могли убедиться в том, что будущее вильной Украины находится только в тесной ее связи с Западом, западной цивилизацией…

Степан задохнулся от волнения, и Змиенко вставил назидательно:

— Запад, и только Запад может помочь нам вернуться к искони частному землевладению, которое всегда было основой украинского государственного строя и самостийной Украины, в этом основное!

В заключение Змиенко заметил, что обдумает все сказанное…

Горожанин сделал паузу, но Косиор молчал; казалось, он еще видит перед собой Василя, сына Ивана Моргуна… Но видит совсем другим, чем знал его годами. Поколение трудно и решительно вступало в свои права наследства…

Очнувшись, словно выплыв из бурного потока мыслей, Косиор проговорил:

— Прошу информировать меня так же подробно о дальнейших этапах дела.

Обстановка была праздничная. Оттого, что десятки тысяч харьковчан пришли с развернутыми транспарантами, на которых повторялись в разных вариантах лозунги третьего года пятилетки. От прибранности стадиона «Металлист», украшенного гирляндами свежей зелени. От самого этого июльского дня, длинного дня: когда всюду закончилась уже дневная смена, он все еще длился и не погасали солнечные лучи, затоплявшие трибуны стадиона.

В этой праздничности, в ее внешних проявлениях таился глубокий смысл. Достижения первого полугодия 1931-го на строительстве Тракторостроя были подытожены, однако до окончания работ оставалось еще многое сделать.

То, что Косиор начал свою речь именно с предстоящих задач, не снимало приподнятости общего настроения, но и будило беспокойство, обращенное на достойное завершение работ. Как всегда, в его речи присутствовала мысль о значении организации. О том, чтобы силы и волю рабочего класса, направленные на выполнение программы, партийные, хозяйственные и профсоюзные организации вводили в конкретные русла рабочих графиков.