Пришивались они на спине, на правом рукаве выше локтя и брюках — выше колена. Без этого номера ни один конвой не хотел принимать лагерника при выходе на работу.

Последнее время выдавалось по две пары белья. В бане его меняли после 10-ти дней. Стирали в прачешной, но нередко и сами.

Баня и банообработка происходили через 10 дней, иной раз и реже. В 1951 году выдавали к матрацам — простыни и наволочки.

Кражи были очень часты и то всего, что попадалось под руку вора, чему способствовали и охранники лагеря. Возвращаясь с работы многие лагерники не обнаруживали белья, верхней одежды, ботинок и пр. На это составлялись списки и в конце месяца высчитывалось с заработной платы всех, если собственник не имел своей зарплаты.

За лагерную квартиру делались вычеты, за конвой — тоже, за кухню — тоже. Лагерник содержал себя и всю свору, которая угнетала его. Зарплата получалась по выработке.

В 1950 году в лаг. отдел номер 25 начальство дошло до такой наглости, что заставило заключенных — своих врагов, подписываться на заем /государственный/. Мы признанные и объявленные враги государства, должны были подписываться и поддерживать государство, которое затягивало петлю на нашей шее, с каждым днем все больше и больше. Мы были поражены таким гнусным требованием. Удивились не меньше цыгана, протестовавшего против та — кого же требования: «Яке ж це государство що у цыгана просыть допомогы-мылости, кольок це воно було?» Но мы были еще в большем смущении и смешном положении.

Мы должны были помогать своими руками, рукам палачей, схвативших нас за горло и давящих нас, как удавы.

Сообщение с внешним «ром было запрещено до смерти «отца народов» и еще год спустя. Письма же родным разрешалось один раз в полгода, но они не всегда доходили по назначению. Бывали случаи, что в куче бумаг, выбрасываемых начальством, ища бумаги для курения, лагерники находили уничтоженные письма, посылаемые родным, а сами же письма и фотографии от родных, посылаемые своему сыну, находившемуся в нашем лаг. отделении.

Провинившихся в лагерях сажали в изоляторы на полуголодный паек на известное время — неделю, две больше. Кроме изоляторов в некоторых лагерях были и буры. Это барак, куда попадали всевозможные типы. И кто не знает из подсоветских, что такое бур.

Но заграничники не имеют и понятия об этом бараке, наполненном разношерстной публикой, как сказал штрафной или провинившийся. Уркаши-воры, воровки, проститутки и пр. и пр.

Новичок попадал в это общество, вначале приходил в ужас от того, что делается там. Какие оргии отыгрываются на глазах всего этого общества урками и проститутками, бесстыдными и ненасытными в сексуальном отношении. Первую» скрипку» там играют уркаши с их «дамами». Они имеют везде и всюду атаманов и им подчиняются все жильцы бура. В противном случае избиение а то просто и нож под горло.

Вышедшие из бура во всю жизнь не забудут того цинизма, низкой похабной извращенности, доходящей уму не постижимой, нормальному человеку плотской фантазии. В этом отношении эти выродки людские, перещеголяли все поддонки всего мира.

Это результат Сталинских экспериментов-достижений. Это дети коммунистического воспитания, первого коммунистического поколения, чему, думаю, западные коммунисты не могут, или не схотят поверить.

Много, много можно было написать о лагерях, но всего не вспомнишь, а записывать, т. е. вести дневник в лагерях нельзя: ибо сразу же тебя сделают шпионом и тогда баста. Так один фельдшер Кобелев /при мне/ поплатился за то, что у себя записывал заболевания и смертность среди заключенных.

Итак, мы в заброшенном лагере, среди труднопроходимой тайги. Живем и ждем с нетерпением вызова на освобождение. В ноябре отправка началась малыми группами от 3-х до 8-ми человек и то с большими промежутками времени.

В январе пришла и моя очередь. Вызывают нас двоих и в спешном порядке везут на жел. дор. станцию. На короткое время завозят нас в лагерь, находящийся невдалеке от станции.

Там я встретился с генералом Соломахиным и ночью поездом поехали к Тайшету.

Прощайте товарищи, прощай тайга суровая со своими законами нечеловеческими. Многих ты приютила на вечно, но я, даст Бог уйду, уйду навсегда хоть и получеловеком — /инвалидом/ в чужие страны подальше от своей мачехи России, и своей дорогой родной Кубани.

Паровоз пыхтя, потянул свое бремя, состоящее из нескольких пассажирских вагонов, среди расступившейся тайги, искрами освещая и раздирая ночную темень. Станции одна за другой спешат нам на встречу и в конце ночи, кончился наш такой далекий путь.

Вот он сердце лаг. отдел, озерлаг Тайшет, опять перед нами высокими заборами и скрытыми часовыми. Потекла обыкновенная лагерная жизнь лишь с той разницей, что видишь частую смену людей. Одних отправляют, других принимают и так без конца.

Здесь мне пришлось встречаться с лагерниками из Норильска, рассказавшими о всех ужасах и зверствах энкаведистов в 1953 г., проявленных к лагерникам «Норильского бунта», вызванного ужасными действиями норильских энкаведистов. На жестокости этих паразитов лагерники ответили отказом, идти из лагерей, забаррикадировались. Красные применили холодное и огнестрельное оружие, результатом чего было много убитых и раненых лагерников.