Вагоны замкнуты. Сигнал, после постоянных рывков и толчков, мчится дальше, в щелках вагонов меняются виды. С трудом наблюдаем через небольшие щели красивые и незабываемые, манящие к себе, пейзажи, а они меняются и меняются без конца.

Дни проходят тоскливо в напряженном и выжидательном состоянии.

В ожидании, но чего, смерти или бесконечных страданий в далекой и холодной Сибири, а колеса все стучат «тик так, тик так» и стучат без конца, не давая ответа.

Проехали много. Уже не одна граница осталась позади. Много плохих и прекрасных картин пронеслось перед нашими глазами, зрящими сквозь жалкие скважины вагонов. Все осталось позади. И, вот, перед нами расстилаются широкие степи восточной Украины, с полуразрушенными городами, селами и хуторами, что является свидетелем того, что в этих местах, еще не так давно бушевал ураган войны в продолжении 3-х лет.

Остановка нашего эшелона, на маленькой степной жел. станции. Открываются вагоны, чтобы напоить людей, а паровозам набрать воды, а так же дать людям очень скудный продовольственный паек.

После 28-летней разлуки, первый раз смотрю и не могу насмотреться на знакомые поля, на степную даль, бесконечную, на родное бездонное небо, по которому лениво и спокойно плывут белые и редкие облака, свободные, никем не гонимые, не преследуемые.

«О, тучки небесные, вечные странники», вы вольны, вы свободны, но как мы униженные, убитые, лишенные дорогой свободы, воли-волюшки, а в скорости может быть и жизни. А даль степная? — как она манит к себе многообещающе, как ярко напоминает прошлые годы, когда мы малочисленные, но крепкие духом, восстали против поработителей народов. Боролись за свои и др. народов права и вольности, за независимость своей казачьей Родины, от коммунистов.

Не казаки, а с ними даже и но так многие казаки, несчастные, поддались лжи и обещаниям московских красных — брехунов. Восстали против нас и, уничтожая нас, сами, как кролики шли в пасть удава, в объятия красных командиров.

Да, щедро мы поливали эту казачью землю своей юной кровью и не задумываясь, отдавали свои жизни за спасение своего казачьего края и др. свободолюбивых народов. А что получили за это? — изгнание, а теперь-предательство Иуды, трудовые лагеря и смерть — скорую или медленную. Позор тем людям, которые еще и теперь сочувствуют коммунистам и Ко, — и укрываются от борьбы с ними и надеющиеся на других, те мол пускай борются с всеобщим врагом, а в случае победы тогда и мы подоспеем к ним, а на случай поражения, то «моя хата з краю, нычого нэ знаю», как говорят украинцы, а мы останемся целыми, невредимыми, и не в немилости то — варящей комиссаров, которые смогут жестоко расправиться с некоторыми, а мы покорны и нам не грозит никакая опасность.

О, как горько ошибся этот неблагодарный народ, оказавшийся в положении «быдла». Жаль напрасно пролитой крови за неблагодарный народ. Жаль напрасных жертв. Не напрасно ли были брошены перлы под грязные ноги людской массы, жаждущей крови и грабежей.

Стук запираемых вагонов прерывает мысли. Щелкнули замки. Гудок и после обычной встряски, наш поезд сначала, как будто неуверенно, медленно, а потом все больше и больше увеличивает свой ход, оглушая окрестности своим пыхтением и стуком колес, помчался в направлении Москвы.

Снова несчастные узники прильнули одним глазом к вагонным щелям:, хотя бы одним глазом взглянуть на вольные просторы. Замелькали уже русские пейзажи, как в калейдоскопе, сменяя один другого, лаская своей красотой наши усталые взоры. Разбредшиеся по полям березки, как бы гуляющие в одиночку и группами, еще больше придают прелести полям. Смешанные леса стоят гордо одевшись в свои новые зеленые наряды. А вот и речушка, которая спряталась в густых зарослях кустарников и сочной береговой травы. Прозрачные стекляно-зеркальные воды перекатываются легко, едва заметной волной, маня усталого путника в свое лоно, обещая ему освободиться от дневной жары.

О, как бы хотелось окунуться в их прохладу и освежить свое изнуренное тело, изнывающее от дневной жары, чрезмерно накале — иного внутри вагона, тяжелого воздуха, который нас мучает уже не одну неделю и как можно было ожидать, от разных нечистот.

Мечты наши остаются мечтами, а поезд наш спешит вперед и вперед. Многие станции промелькнули перед нашими глазами и вот, усталые паровозы, шипя и пыхтя, подтягивают свою тяжелую клажу к Москве, огибая ее и останавливаются на одной из воен. площадок за Москвой.

Вот она белокаменная, воспетая многими ее поклонниками и проклинаемая многими ненавистниками, сломавшими свои копья о ее стены и ушедших побежденными или оставившими свои кости под ее высокими белыми стенами. Вагонные двери не открыли совсем, а только немного приоткрыли. Все мы бросились к дверям, чтобы увидеть кресты церквей, когда-то славных, но увы знаменитых «Сорока-сороков» уже давно нет. Они то есть, но уже не как церкви, а как склады, клубы и театры — со шпилями, вместо крестов.

Русский богоносец москвич, когда-то зевая и рот свой крестил, чтобы через открытый рот не вошел в его нутро диавол. А теперь сам стал антихристом-безбожником и с большим усердием сбрасывал кресты с церквей, а священников тянул на виселицу.

Против нашего эшелона стояло несколько воинских поездов. За нашим поездом, как потом мы выяснили, следовал второй, такой же большой состав с женщинами и детьми, которых также предательски передали англичане в кровавые лапы советских коммунистических владык. Наши составы поставили один за другим.