Вслух, правда, он этого не произнес, а то чего доброго, тот возьмет да и захочет показать. Но Димитрий услышал невысказанное сомнение и тут же дал ответ:

— А вот так.

Он протянул к царю руку, которая неожиданно стала расти прямо на глазах, придвигаясь все ближе и ближе. Считанные мгновения, и она уже оказалась перед лицом царя. Кожа на ней была сизовато-синего оттенка, а кое-где, полопавшись, свисала грязно-серыми клочьями, обнажая гниющую плоть с кишащими в ней червями. Каждый из необычайно длинных костистых пальцев заканчивался даже не ногтем, а когтем — уродливо толстым и хищно загибающимся вовнутрь. Димитрий не спешил, давая как следует все разглядеть. Затем повторил:

— Вот так, — и с этими словами когти легко вошли в тело Иоанна чуть ли не на всю длину. Поначалу царь даже не почувствовал боли, но затем, когда когти стали медленно сжиматься, она пришла — острая, как укус, и жгучая, как огонь. Иоанн понял, что умирает. Еще чуть-чуть, и ему придет конец. В глазах потемнело, дышать он уже не мог, боль с каждым мгновением становилась все острее и нестерпимее, и тогда он закричал да так истошно, что… проснулся.

Все последующие дни прошли в ожидании неизбежного. Хотя нет — правильнее будет сказать, что они пролетели.

«Кручинится государь. Заскучал», — перешептывались опричники, гадая, какую очередную забаву затеял Иоанн Васильевич.

Призрак брата не обманул, явившись ровно через три дня. На губах у него играла прежняя презрительная усмешка.

— Надумал? — почти равнодушно спросил он.

Иоанн кивнул и спросил в свою очередь:

— То за Володимера Андреича ты мне десяток годков посулил. Но у него и потомство имеется. Неужто тебе неохота и их извести?

Димитрий заинтересованно склонил голову чуть набок, молчаливо призывая Иоанна продолжать.

Вдохновленный таким поощрением, царь заторопился:

— Я так мыслю, что по пяти годков за каждую христианскую душу немного будет? — и опешил, глядя, как лицо призрака расплывается в улыбке, почти сразу же перешедшей в веселый заливистый хохот. Отсмеявшись, Димитрий заметил:

— Хороший внучок у толстухи вырос. Весь в нее. Такого и убивать — одно удовольствие. Правда, сынов Владимира я на твоего сына хотел возложить, ну да уж ладно, можно и поторопиться, — и отрезал: — По два года дам, — тут же уточнив: — Но токмо за сынов. Я с бабами не воюю.

— Дак ведь это родичи мои! — взвыл осмелевший Иоанн. — Я ж какой смертный грех на себя беру — вовек не отмолить. Прибавь еще немного! Побойся бога! — и осекся, испуганно уставился на Димитрия, подумав, что с богом он того, перебрал.

— На тебе грехов, яко на шелудивой собаке блох, — отрезал тот. — Неужто ты и впрямь мыслишь, что молитвами их искупишь? Напрасно. Для того надобно искреннее покаяние, для коего даже кельи мало — в пустынь уходить надо, а то и в отшельники, а ты ж до обеда в церкви, а опосля вновь трудишься… для ада.

— Я и в пустынь могу, — робко вякнул Иоанн.

— Зарекалась свинья, — хмыкнул Димитрий и убежденно заявил: — Не суметь тебе, нипочем не суметь, иначе я и говорить бы не стал. Норов — не боров, откормишь — не забьешь. Ты своего так нагулял, что уже не угомонишь. Так что не бывать калине малиной, волку — зайцем, а Иоанну — схимником. Поздно, милок. Лучше не трепыхайся. Потому я раньше за тобой и не приходил — все дожидался, пока скопится побольше, а то удовольствия нет — убью, а ты не со мной вместях, а в иное место отправишься, яко безвинный мученик. Потому я тебе и подсоблял из избушки вырваться, — и жестко усмехнулся, с откровенным презрением глядя на оторопевшего в искреннем возмущении двоюродного братца. — А ты, Ванюша, никак и впрямь помыслил, что тебе с небес руку помощи подавали? Напрасно. Я это был, милый, я. Ведал, что ты учинишь, когда на свой трон вскарабкаешься, вот и помогал. Отвратно было для сына своего убийцы зайцев из чащобы выгонять, но управился. И глаза прохожим тоже я отводил. И в самой Москве — вспомни-ка — кто тебя вбок толкал, чтоб ты в нужное кружало заглянул?

— То… глас… с небес, — возмущенно прохрипел Иоанн, наконец обретя дар речи.

— Э-э-э, нет. Не один я, конечно, тебе подсоблял, но небеса тут ни при чем. У тебя, яхонтовый, иные покровители. Зато заботливые. И огонек вовремя раздували, чтоб разгорелось побыстрее, и в бок толкали, и останавливали, когда ты бежать со всех ног припустился, и даже рукой Малюты водить не побрезговали, когда он тебе бороду стриг. Мы своим завсегда услужить рады.

— Мы — это кто? — промямлил Иоанн.

— Мы — это мы, — отчеканил Димитрий. — Али хошь, чтоб я вслух назвал?

— Нет! — испуганно выкрикнул Иоанн.

— То-то, — кивнул Димитрий. — Так что ты теперь наш, и бога ни мне, ни тебе бояться ни к чему — у нас иной хозяин. — Он усмехнулся и предложил: — А хошь, покажу, где тебе местечко уготовано?

— Не надо! — завопил Иоанн. — И так верю! — и вновь взмолился: — Так еще ж мое потомство есть — цельных два сына. За них-то накинь малость.