— Я не против, но дочка привязала. Поехала с подружками в Ботанический сад. Без ключей. Приедет неизвестно когда. Может, и скоро явится. Приезжай ко мне. Посидим, погомоним. Помянем монолитную и сплоченную. Кто мог подумать о таком финале? Правда, как тут не выпить? Жду.

— Лады. Через часок буду. Ты не хлопочи особо. Я прихвачу с собой мерзавчик. И колбасы кусок. Все будет хоккей…

Петро глянул в холодильник, выудил оттуда пару огурцов, помидоров, имелась там и начатая бутылка водки.

— Ну что ж, попробуем жить без партии. Без райкома и ЦК, — сам себе промолвил Петро. — Жизнь не останавливается. Жили наши предки без коммунистической идеологии. Проживем и мы.

Догорало жаркое лето. Дни становились короче, солнце ходило все ниже, будто теряло силу, потому и не грело так сильно, как на Петровку. Зато ночи удлинялись, наливались темнотой, которая все густела. На порыжелую засохшую траву выпадала густая ядреная роса. Петр Евдокимович Мамута давно убедился, что в августе самые густые росы и самые яркие звезды. Правда, вчерашним вечером звезды виднелись слабо, поскольку их затмила полная луна. Огромный месяц выкатился из-за леса, как только отяжелевшее красное солнце опустилось за вершину разлапистой старой сосны в Березовом болоте.

Эту сосну Петр Евдокимович помнит с довоенного времени, когда молодым парнем приехал после педучилища на работу в Хатыничи. И вот пролетело уже больше полусотни лет. Тут он свил свое семейное гнездо, нашел жену Татьяну, вырастил с нею четверых детей, дождался внуков. Прожил с Татьяной сорок семь лет. И вот уже больше года минуло, как нет ее.

Остался Мамута вдовцом. Один в большом пустом доме, один во всем переулке, тянувшемся вдоль Кончанского ручья. В большой деревне Хатыничи осталось с десяток упрямых бедолаг, старых, поседевших, словно на их висках выступила от работы соль. Может быть, есть в этой седине и невидимые радионуклиды. Сбежал «мирный атом» из Чернобыля, вырвался, словно страшный сказочный джинн или преступник, посаженный за решетку, и смертоносным крылом накрыл чуть ли не треть Беларуси. Невидимый страшный враг оголил Хатыничи. Спаленная наполовину в войну деревня возродилась, в последние годы даже начала молодеть: парни после армии оставались шоферами, механизаторами, строили звонкие пятистенки, ибо не отпускала от себя река детства Беседь. Река далеких и близких пращуров.

Учитель Мамута косил картофельную ботву. Некоторые стебли уже почернели: прихватила фитофтора, зато зелеными папахами с серебристыми крупинками семян высилась лебеда. От же паскудное пустозелье, думал Мамута, дважды полол с Юзей картошку после того, как окучил плугом, и все равно выскочила лебеда, кое-где торчали коричневатые петушки пырея, а меж борозд расстилалась мокрица. Ну, эта хоть и тянет соки земли, но и влагу держит. А как любят мокрицу свиньи! Ученые люди пишут, что она имеет лекарственные свойства. Не потому ли деревенское сало такое вкусное, не сравнить с магазинным, росшим на ферме на комбинированном корме. Без лебеды и мокрицы.

И хоть роса уже выпала густая, коса резала слабо, поскольку затупилась, подтачивать ее приходилось все чаще. Да и усталость уже чувствовалась, взмокла спина под полинялой клетчатой рубашкой. Петр Евдокимович снова взялся за брусок, слушал, как звон косы заливисто рассыпался по березняку, скрывавшему Кончанский ручей. Косить он начал после обеда, с полчаса подремал, поскольку вставал рано, и если днем не приляжет, то под вечер ноги совсем отказываются носить стариковское тело, а надо же еще что-то делать: или дрова рубить, или косить. А тут уже и пчел кормить надо: завтра 25 августа, самое время начинать…

Мамута окинул взглядом скошенную делянку — почти половину участка выкосил. Завтра с утра поклепает косу и добьет всю ботву. Роса теперь держится поздно, поскольку утром землю окутывает седым одеялом густой туман. Он уже вознамерился идти домой, как увидел Юзю. В желтой кофте, красной юбке она шла с ведром к колодцу. «Поздний мой цветок, — мелькнула мысль. — А почему поздний? — возразил себе. — Мы познакомились так давно. Скоро сорок лет нашей грешной любви…»

— Петрок! Может, хватит на сегодня? Иди ужинать, — позвала Юзя. — Завтра будет день. Тогда и докосишь.

— Хорошо. Иду. Сполоснусь только.

Он повесил косу под стрехой бани и потопал по тропинке мимо березняка к ручью. А мысли полетели в прошлое, в далекое послевоенное время.

Тогда он, директор начальной школы, отец четверых детей, приехал на учебу в Минск. О, как не хотела его отпускать Татьяна! Но он много раз ей говорил: «Надо окончить университет. А то приедет мальчишка с дипломом…» Поступил в университет, устроился на квартиру. И неожиданно в него влюбилась дочь хозяйки Юзя. Муж ее погиб на фронте, осталась Юзя вдовой с маленькой дочуркой. Вечером, когда хозяйки дома не было — она работала на швейной фабрике во вторую смену, а Юзя в первую, — Юзя быстренько укладывала малышку, заходила в комнатушку квартиранта: «Петя, что ты все чахнешь над книжками? Я сегодня зарплату получила. Купила вина. Давай поужинаем…» Ужинали, пили вино. Тронули его Юзины слова: «Не то что нажиться. Даже наглядеться на мужа не успела. Ушел на войну, как Минск освободили, и не вернулся… Погиб в Германии». А через день Юзя говорила: «Сегодня в кинотеатре фильм новый показывают. Взяла два билета. Давай сходим. Не пойду ж я одна по этакой темноте». — «У меня завтра семинарские занятия. Могут вызвать. Буду стоять как пень», — защищался Петро. «Ай, Петя, дорогой ты мой. Сколько у тебя еще будет семинарских занятий!» И он шел в кино. А потом была премьера в Купаловском театре, в котором он никогда не был раньше. А после кино, театра Юзя звала его в свою комнату, нежно обнимала. Кончилось тем, что однажды она призналась: «Петя, дорогой мой, забеременела я…» А тут пришло письмо от жены: заболел Юрка, самый младший, пятилетний сын.

Бросил Мамута учебу, Минск, нежно-ласковую Юзю и вернулся домой. Потом учился заочно в Могилеве. С Юзей увиделся, когда его сын, маленький Петрик, ходил в первый класс. В Минске Мамута бывал только по служебным делам, а такой случай выпадал редко. Правда, когда вышел на пенсию, а в Минске осела после замужества дочка, начал ездить чаще. Татьяне это не нравилось. Вспыхивали ссоры, с годами у нее портился характер. Петрок и не знал, что когда-то ей попалось Юзино письмо. Татьяна болезненно переживала мужнину измену, но вида не подавала, а то письмо спрятала… Один раз они поссорились из-за какой-то ерунды, Татьяна обозвала его кобелем и попрекнула минской «проституткой».