— Теперь — каждый раз как последний раз, — захохотал Мамута, обнял, поцеловал Юзю.

Посадили огород. Построил Петр Евдокимович новый парничок, больше, чем прежний: Юзя сказала, что очень любит выращивать помидоры. Марина Сахута дала рассады. И выросли помидоры на славу. Радовалась Юзя, как ребенок. Все реже заводила она разговор о переезде. Больно понравилась ей Беседь, лес, одно горевала, что нельзя собирать грибы и ягоды.

Как-то выбрались они в лес. Шли вдоль Беседи, чуть не до самых Белынкович: в районке писали, что там чистая зона. Набрали по кошу грибов: боровиков, лисичек, маслят. Грибов наросло много, хоть косой коси, выбирали только самые молодые. Когда возвращались, на Бабьей горе сели отдохнуть. Хатыничи отсюда как на ладони. Еще почти все хаты стояли, только новые пятистенки хозяева забрали, некоторые продали. Зато деревья роскошествовали: густые вербы, высокие развесистые клены и липы. Петр Евдокимович рассказывал, какими были Хатыничи после войны, как строились люди, выбирались из сырых и темных землянок. Петро тоже построил новый дом, поскольку старая, тещина, хата уже врастала в землю.

Юзя слушала, под солнцем разомлела, сняла сапоги. И Петро разулся, снял рубашку.

— А может, давай искупаемся? Хоть Илья уже в воду помочился. Но погода-то теплая. Вода чистая.

— Так я ж без купальника, — спохватилась Юзя. — Не думала про купанье. А тут и мне захотелось…

— Милочка моя, зачем же тут купальник? Мы с тобой как Адам и Ева. Вот в их костюмах и будем плавать. Никто за нами не подсмотрит. Никто не помешает. Разве только солнце да аисты. Вон ходят по лугу. Смело раздевайся, — Петр Евдокимович отошел к густому березняку, чтобы Юзя не стеснялась.

Среди березняка цвел вереск, гудели шмели, пчелы. В воздухе разливался пьянящий аромат медового цвета.

— Ходи сюда, Юзя! — позвал он. — Тут очень хорошо…

Юзя приблизилась к нему, на ходу расстегивая кофту.

— Ох, как вереск пахнет! Чудо! Гляди, и пчелки гудят. Могут ли наши долететь сюда?

— Могут. По прямой тут каких-то две версты. Они ж нюхом чуют, что тут меньше радионуклидов. А я хочу тебя целовать…

Они целовались. Голые тела отражались в зеркальной глади реки. Вода была уже темноватой, поскольку солнце не поднималось так высоко, как в начале лета. И влюбленные уже давно немолодые, но им хотелось жить и радоваться, наперекор всякому лиху, а прежде всего — Чернобылю. Юзя привезла с собой книгу о любви. Мамута где-то читал про «Кама-Сутру», но никогда не видел. А когда полистал, почитал, понял, что жизнь прожил, детей наделал, а заниматься любовью не научился. Временами он думал, что они с Татьяной были очень целомудренны. Мало целовались, любовью занимались, чтобы рожать детей, а не для наслаждения. Для этого у них не было времени, да и умения, даже говорить о любви стыдились. А с Юзей все было иначе.

— А знаешь припевку? — игриво взглянула на него Юзя. — Тогда слушай:

Міламу надоечы я давала стоячы. Ці ж для дробязі такой на зямлі ляжаць сырой?

— Не согласен. Любовь — это не мелочь.

Тем временем Юзя сняла кофту. Снимать лифчик не спешила. Мамута расстегнул сзади крючки, повесил лифчик себе на шею, улыбнулся:

— Самое лучшее в мире ярмо.

Он нежно поцеловал Юзину грудь. Затем опустился на колени. Бесшумно упала на песок юбка. Тогда он поцеловал ниже пупка Юзин живот. Она тоже опустилась на колени, на локти.

— Ну что, моя милая, проверим способ наших предков. Не лежать же на земле сырой. Лучше четыре точки опоры.

И Он вошел в Нее. И только нежно-ласковое солнце видело это.

Затем они купались. Но недолго, поскольку вода была уже холодная, слишком бодрящая. Юзя лишь окунулась и сиганула на берег. Мамута немного поплавал, даже нырнул раза два, но вскоре выскочил из воды, шел, ощущая мокрыми пятками ласковый песок. И так ему захотелось лечь на теплый песок, как в детстве, перекатиться, а потом — всему в песке, словно в серой кольчуге, — нырнуть в воду. Но сделать так он не отважился: казалось, что под каждой песчинкой затаился невидимый, страшный враг — радионуклид-убийца.

«Проклятый Чернобыль! Откуда ты свалился на нашу голову?!» — он тихо выругался и полез на гору, будто сразу почувствовал тяжесть прожитых лет.

Потом они сидели у костерка, жарили сало на прутиках, ели красные помидоры, которые вырастила Юзя в парнике. Мамута прихватил из дома чекушку, и она была весьма кстати. Выпили по чарке.

— За нашу любовь! Пусть она не кончается, а крепнет и крепнет… — Юзя смотрела на Мамуту, и в светло-карих, зеленоватых глазах он увидел преданность и какую-то необычайную искренность.

— Пусть будет так! — согласился он.

После обеда Юзя разостлала возле кострища куртку, легла на ней, сладко потянулась. Из-под кофты соблазнительно выглядывали бугорки грудей. Мамута не сдержался, чтобы не поцеловать ее, пальцы сами начали расстегивать пуговицы.

— Искушаешь ты меня, милочка. Хоть ты штаны еще раз снимай…

— А что тебе, трудно снять? Или лень? Так я помогу, — хохотала Юзя, потом тихо добавила: — Не надо. Побереги себя. Знаешь, Петрочек мой любимый, мне кажется… Ну, у меня такое ощущение, что я никогда не была так счастлива, как сегодня. Нет, по-вашему: сянни. Сянни я самая счастливая бабуся. Влюбленная бабуся. Чтоб ты знал, сколько ночей я плакала, когда ты уехал. Даже не попрощался. Я понимала. Все понимала, но от этого было не легче. Кто мог подумать, что я брошу все и приеду к тебе! Да в Чернобыльскую зону! А по-моему, это зона любви. И сегодня, нет — сянни было как никогда хорошо. Ой, Петечка, напоил ты бабусю. И хочется говорить такое, о чем и говорить стыдно… Будь таким нежным всегда. И жадным, и сильным, и неутомимым. Подожди, я не все сказала. Никогда не думала, что мы будем заниматься любовью. Знала, что ты не молод. А теперь… Не хочется мне никуда отсюда ехать. Тут райская зона. Не радиационная, а зона радости. А может, наша любовь победит эту чернобыльскую напасть? Ты ж говорил, что мед чистый…

— Да, проверял. Мед очень хороший.

— Грибы, говоришь, дальше тоже чистые. Минчуки ездят по грибы за десятки, а то и сотни верст. А мы прошли каких-то десять. Ни тебе горючее жечь, ни в электричке давиться. Это ж чудо! А эта гора… Наши объятия тут и перед смертью можно вспомнить. И не четыре точки опоры, как ты говоришь. А шесть. Я ж и цыцками в песок упиралась. Ой, болтушка я. Напоил бабусю. От и хочется говорить про любовь.

— Ой, милая Юзя, ты у меня камень с души сняла. Потому что я порой укоряю себя, что не послушался тебя. Уперся, как баран. Заставил и тебя жить тут, в зоне. Откуда почти все посбегали.