Оба варианта отменяются.

Вообще отменяются праздники. Такие праздники.

А что тут поделать? Ну не люблю я цирк. Не цирк вообще, а конкретную его составляющую — дрессированных животных: медведей на мотоциклах, слонов, которые опускаются на колени, львов, которые куда-то там прыгать должны по удару хлыста. Я готова признать, что это особенность моей психики. Моего восприятия. Но можно ли делать вид, что этой особенности не существует? Можно ли не учитывать их в том классе, где я работаю?

Да, цирк меня мало греет. Зато я люблю театр. Я считают, что для детей театр — как хлеб насущный. Не менее важная вещь, чем математика или русский язык. Дети нуждаются в опыте превращений. В опыте легализованного волшебства. В том, чтобы их увидели в свете рампы.

Смотрите, что происходит.

Выходит на сцену Дима десяти лет от роду. Все как в лучших домах: костюм, бабочка, гитара. И вдруг выясняется, вот в этот самый момент, что Дима — красавец. Вчера ты готова была убить этого Диму. Даже язык не поворачивается рассказать, что он вчера вытворял на перемене. А сейчас Дима под аккомпанемент фортепиано играет на гитаре нечто классическое. И видно, что весь он — внутри музыкальной пьесы. И пальцы какие ловкие. Ну и, опять же, глаза. Глаза на лице живут. Я смотрю на Диму и говорю себе: запечатлей его в сердце. Таким, какой он сейчас. Запечатлей покрепче. Тогда ты его уже не убьешь. На уроке русского языка. Во время какого-нибудь тренировочного диктанта. Или во время контрольной по математике. Когда ему придет в голову кукарекнуть (или издать другой звук. Звуковой репертуар у него довольно обширный).

Нельзя — невозможно — убить того, кто был так прекрасен на сцене.

Или вот еще Вова. Вова в обычной жизни — такой непростой персонаж, способный, к примеру, вытянуть из-под соседа стул, когда тот опускается на место после ответа. Ответ отобрал у соседа все силы, он уже мало что соображает. Он уже получил от меня по полной программе. И ему очень надо на стул и наконец-то вздохнуть. И он, конечно, не видит, что Вова с невинным видом этот стул отодвинул, и ему, соседу, теперь на стул ни за что не попасть.

Но и Вову придется щадить, потому что он очень правдоподобно играл праведного волхва. Через эту роль (он ведь переживал, я видела) Вова вроде как приобрел индульгенцию на ближайшее время.

Или Тимур. Ругается матом по поводу и без повода. Но ведь танцует как! У публики дух захватывает. Тоже придется не убивать.

В общем, свет рампы — это такой психотерапевтический свет для учителя.

А возьмите родителей. Они ведь живые люди. И работают много. Они уже все терпение истратили на своего начальника, а дома их поджидает некто с записью в дневнике. Там записано, что этот некто сделал что-то не очень хорошее. И еще там оценки. За последнюю административную. От которой зависит четвертная оценка. Как тут не поддаться разрушительным импульсам? Так что родителям психотерапия рампой нужна еще больше, чем мне.

Когда родители видят своих детей в свете рампы, в них пробуждается надежда на светлое будущее. А как иначе? Одна мама помогала мне наряжать детей в ангелов перед каким-то спектаклем. Надо было накрутить на них что-то белое и прозрачное. Какие-то крылышки, складочки. Мама накручивала, накручивала, подшивала, укладывала — и наконец закончила. Отступила на шаг, чтобы работу свою оценить, и даже руками всплеснула: «Это ж не дети — ангелы!»

Да, так вот. Свет рампы и волшебная сила искусства.

Я в нее очень верю.

И поэтому я ничего не ставлю с маленькими детьми.

Я рассказываю им сказки, «показываю» стихи, мы играем в разные игры, где нужно все время представлять и изображать.

Но я ничегошеньки с ними не ставлю. Не вывожу их строем на сцену. Не ставлю на табуретку под елкой. Изо всех сил оттягиваю этот момент.

Зато я расставила сети.

И, как охотник, выжидаю момента.

— Хорошо бы показать нашим детям спектакль. Силами взрослых. Это, знаете, такой наглядный пример обращения невозможного в возможное. Образец культурного поведения. Очень действенный. Заразительный. И потом, обещаю, дети сыграют тот же спектакль. Через год или два. Может, им даже достанутся роли родителей. А спектакль — он просто не может получиться плохим. Поверьте: спектакль, который мы с вами поставим, обречен на успех.

Точнее, в родительском театре успех ничем не отличается от поражения. Я почти сразу открыла этот закон — когда случился наш самый первый взрослый спектакль.

Первый спектакль — это всегда непросто.

Родитель — серьезный, уважаемый человек. И вдруг он вот так, от нечего делать, выйдет на сцену? Позориться? К тому же ни у кого нет времени. Вообще никакого времени. Все работают в четыре смены. И в выходные. Да, с утра до вечера все работают, и в выходные тоже.

И еще почти в каждом родителе живет детское воспоминание: мальчики-зайчики, девочки-снежинки, толстых ставим назад.

В общем, увольте.

Поэтому сразу, в лоб родительское нежелание испытать себя сценой не одолеть. Придется использовать партизанскую тактику.

А близится Рождество. Оно уже на носу. И хочется чуда. Чудо — это такая штука, которая чаще всего является через детей. Ты что-то им рассказал, показал — и внимательно смотришь: как оно отзовется? И вдруг видишь: отозвалось! Вот оно, переживание чуда, написано на детских лицах. Тебя накрывает волной неподдельного счастья, когда ты наблюдаешь, как они верят: в волшебство, в Рождество, в Деда Мороза, в торжество справедливости. Потому что они всегда верят по-настоящему. А как устоять против магии настоящего чувства?