Марина улыбнулась.

— А я хотела, чтобы ты ответила на мое первое письмо. И ты ответила.

Айко приподнялась, поставила локоть на подушку:

— Это не потому, что ты хотела. Потому что захотела я.

Об этом Марина не решалась заговорить. «Приключения Свиньи Марго» и правда неплохо вышли, но мало ли в Японии доморощенных мангак, которые хорошо рисуют?

— А… а почему ты захотела?

Наступила тишина. Айко смотрела будто бы с удивлением. Как если бы Марина не понимала очевидной вещи.

— Айко, у тебя огромный выбор помощников. И техника у них получше…

Айко перебила:

— Технике можно научиться. Но твоя несуразная свинья достовернее любого романтического персонажа. У нее не только копыта и пятак, но и сердце. У нее глаза живые. Такое может нарисовать только мойчеловек. — Айко опустила глаза. — Мой до печенок. Как если бы это была я.

Марина молчала.

— Я потому и не говорила с тобой по скайпу, не просила фотографии. Я «рисовала» тебя. Как если бы ты была персонажем. — Айко не поднимала глаз. — Марина, ты обо мне мало что знаешь. Я… я непригодна для нормальных отношений. Меня здесь нет.

— А как же запах цветущей сакуры? — Марина попыталась улыбнуться, но что-то удерживало ее от улыбки.

— Там, где я, нет запахов.

Марина стояла в ванной комнате, смотрела в зеркало.

Оказывается, не одна она с реальностью не дружит. «Ты жила в своих картинках, потому меня выносила», — сказал Корто. Именно «картинки» помогали ей выжить — дома, и когда Вадим пропал, и после истории с соседом — потом ведь два месяца из квартиры не выходила.

Воспоминание: сосед и его отпрыск-уродец, мелкий, прыщавый, вталкивают ее в свою нору на первом этаже. В коридоре — коробка, в ней полдюжины щенков — пищат, карабкаются друг на друга. Эти двое волокут ее через комнату, валят на кровать с пожелтевшим бельем, начинают срывать одежду. Молчат, сопят. Кроссовки стянули — она извивается, катается по вонючей простыне и задевает рукой стоящую у изголовья пивную бутылку.

Бутылка раскололась у соседа на голове, и он соскользнул на пол, развалился. Сын-уродец разжал пальцы. Марина вскочила, держа бутылочное горлышко с острыми краями. Мелькнуло молнией: «Если он его выхватит, мне конец». Бросилась в коридор, связка ключей торчала в замке. Сердце в горле колотилось: откроется ли? За спиной — движение. Выбежала на лестничную клетку, ломанулась босиком по ступенькам. Следом — топот. Даже если домчать до квартиры, дверь открыть не успеть: уродец на один лестничный пролет отстает. Сердце бесилось в горле, выстукивало: «Что делать, что делать…» Но тут гудевший лифт распахнул створки и явил толстуху, жившую этажом ниже Марины. «До-обрый день!» Уродец встал как вкопанный, этот ее «до-обрый день» прозвучал из другого, человеческого измерения. «Здрасьте», — выдавила Марина. Уродец перевел на нее взгляд. Секунду они смотрели друг на друга, и страшна показалась не злоба в его глазах, а пустота.

Неизвестно, чем бы кончилось, не выбери отец уродца профессию ветеринара. «Мне бы коту слабительное…» — толстуха поставила на пол авоську, и Марина бросилась вверх, выдергивая из кармана джинсов упрямые ключи. Уродец что-то ответил, она промазала мимо замочной скважины, и все не попадала в нее, не попадала. Когда распахнула дверь, кот попытался по обыкновению выскочить на лестницу. Улетел с мявом в конец коридора.

Рассказать это матери она не решилась.

А собачий доктор выжил.

«Там, где я, нет запахов». Айко тоже живет на другой — рисованной — планете. Застряла меж двух миров: ни француженка, ни японка, всюду посторонняя. Как Анька, которая как-то сказала: «Чужая я дома», узнав, что у двух девиц в лаборатории на заводе ходит в «жидовках». Тогда она и об эмиграции задумалась.

— Я чуть не уснула, пока тебя не было, — Айко полулежала на подушке, прижимая к груди вторую, поменьше, и походила на девчонку, которая не может расстаться с детством — только вместо плюшевого медведя у нее в друзьях шелковая подушка с ирисами. Марина села на кровать:

— Ты из Парижа в Токио из-за работы уехала?

Ответ последовал не сразу. Айко, похоже, со сном боролась.

— Завалила выпускные экзамены в лицее, купила билет на самолет и улетела. О работе тогда речь не шла. — Айко поморщилась. — Но…

— Но?

— Но все к лучшему, — она погружалась в подушки, как в зыбучий песок, теперь одни глаза были видны. — В Японии я оказалась востребованной.

«Что-то тут не то», — подумала Марина, но Айко вынырнула из «песка», улыбнулась:

— Ты просила про Синее Дерево рассказать. Его выдумал мой дед-японец. И все из-за бабушки — он очень любил ее, она умерла до моего рождения. Деда я видела редко, только во время летних каникул, — тем важнее казалось то, что он говорил. Его Синее Дерево меня долго спасало… правда, от всего не спасло.

Айко замолчала, и Марина повторила за ней:

— От всего?

Но Айко не ответила, просто продолжила:

— Я ему жаловалась, что дети со мной не дружат. Я была дикой, молчала все время, они меня и избегали. А я еще больше замыкалась. Хотелось играть на переменах, но я уходила в класс и сидела одна, пока кто-нибудь не прибегал и не начинал меня задирать. У нас был один хулиган, он как-то забрался в девчоночий туалет и подглядывал за мной, а потом рассказывал, «какие у японки трусики» — мальчишки смеялись, а я не знала, куда деваться… Но Синее Дерево даже с ним меня примирило.