Численник
вернуться

Кучкина Ольга Андреевна
Шрифт:

«Бедные мысли, как козы, распрыгались в разные стороны…»

Бедные мысли, как козы, распрыгались в разные стороны,ночи фонарь фиолетовый метит безвременье суток,а над зелеными глупыми козами черные вороны —так задержался, зажился на свете дурной промежуток.Стаей и стадом уставился рядом, как в зеркало клятое,социум злой, между тварным итогом и замыслом среднее,и никакими, себе же на горе, неверными клятвамине отслоить своего от чужого во время последнее.Подлая новость, злой умысел или насилиеделают ватным житье и ненужными замыслы,и обесцвечены пылью земною глаза темно-синие,память о счастье уходит то ль в водоросли, то ль в заросли.Розовым ухом от смятой подушки наутро спросонокмузыки отсвет поймать, как шум моря из раковины,и возвратиться к тому, что ты есть человечий ребенок,в желтое небо уткнуться глазами заплаканными.

«Молодые волки, молодые…»

Молодые волки, молодые,рвут пространство жизни, рвут кусками,выгрыз, выкусил волчара, выелострыми, без жалости, резцами…В этом месте, в этом самом местео подножье низкий голос билсяи взлетал высокий в поднебесье,существуя, стало быть, и мысля,мысля о тебе, тебя, тобою,выводя в иное измеренье.Волчий аппетит – само собою,звук, и свет, и мысль – само, отдельно.Клавишных вопросы и ответы,мнение альтов, сомненье скрипок —род составленной нездешней сметы,алгебра с гармонией на выкуп.Но Акела старый, но Акела,вымысел, сюжет, молва из мифов,выдумка, пока не околела,раны зализав, – прошу на выход!

«Перепутье перепутало следы…»

Перепутье перепутало следы,бездорожье обездвижило шаги,от усилья на плечах как утюги,от бессилья до насилья – шаг беды.

«Грезы Шумана пела старуха…»

Грезы Шумана пела старухана тропинке лесной старику,он протягивал ухо для слуха,как коняга свой рот – к сахарку.Голос тоненький, старческий, мелкийв майском воздухе страстно дрожал.След восторга старинной отделкипо лицу старика пробежал.Никакая шальная угрозапесней песнь оборвать не могла.В эту душу вливалась глюкоза,та – любовью сгорала дотла.

«Все, что у нас происходит на даче, походит на пьесу…»

Все, что у нас происходит на даче, походит на пьесу:жарко, по комнатам бродят ленивые тени,долго за чаем сидим, смотрим старую прессу,крошки от хлеба и пряников сыплем себе на колени.Где моя книжка?.. Не сходишь ли в сад за малиной?..Тот идиот в сериале… Ах, бабушка, браво!..Шутки и смех, кто-то с кислой, скучающей миной…Тысяча лет на исходе. Э, крыша поехала, право!Ставим цветные шары, биллиардные замерли лузы,сонный зрачок наливается юным азартом,исподволь вяжутся свежие узы и музы,узел из прежних слабеет – отчетливо видно по картам.Милая, в кудрях медвяных, лукавую рожицу строя,всех обожая на почве и почву на том обретая:Чехова я не люблю, притворяться не стоит…И из гнезда недворянского в высь вылетает. Без стаи.

«Приехал художник красивый…»

Приехал художник красивыйи все, что увидел в окно,рукою нанес терпеливойна маленькое полотно.Дивуясь пейзажу, как диву,и веруя в полный успех,дабы отразить перспективу,домишки засунул наверх,внизу набросал загородку,две-три вертикальных черты,и красным добавил обводкуи черным негусто – кусты.Где были стволы вековые —он линии серым провел.Лежали снега восковые —белилами вымазал ствол.Где дом находился кирпичный —оранжевым вышло пятно,окошко на нем и наличник —зеленым пятном заодно.И в домик второй, что пониже,меж белых и серых берез,как в стекла, горящие рыжим,фамилии буквы занес.Из пятен, и черт, и набросковлик родины милой вставал —художник, мой друг, Косаговский,любовью свой холст грунтовал.

«Оценка, цена – не в рублях, а в горстях…»

Оценка, цена – не в рублях, а в горстях,где малым количеством счастье.Однако же мы засиделись в гостях,и близятся темь и ненастье.Найди мою шляпу, перчатки и зонт,а я поцелую хозяйку.Неверный подвинулся горизонт,едва миновали лужайку.За дачный забор на летящий простормы легкой ступаем стопою,и снова, мой друг, нескончаемый спорв молчанье ведем меж собою.Что делать – легко легковерной весноймы начали, и без расчетатропой глухоманной, крапивной, леснойвсе шли и дошли до чего-то.И вот уже осень разводит дымы,и счастливы мы – по погоде,рост цен заморожен в преддверье зимы,и наш диалог на исходе.

«Березовый хор, березовый сад…»

Березовый хор, березовый сад,как девки, как свечки, березы стоят,березовый свод, а за ним бирюза,березы, как слезы, застят глаза.

«Маленький дрозд мертвый лежал…»

Маленький дрозд мертвый лежал,белка живая скакала поодаль.Мир, как башмак неудобный, жал,нагло предписан последнею модой.В моде сырая нефть и мазут,злой террорист и кремлевские шашни,ловкий обман и неправедный суд,завтрашний грех и молебен вчерашний.Маленький мертвый с соседкой живой —мелкие частности жизни подробнойтак старомодны, хоть волком завой.А отзовется лишь в жизни загробной.

«Пролетало короткое лето…»

Пролетало короткое лето.Проливались короткие ливни.Просыпались вдвоем до рассвета.В золотой перецвечивал синий.Отцветали цветы полевые.Приближались: холодная просинь,и раненья в упор пулевые,и с кровавым подбоем осень.

Они

Я не дам вам кружиться над падалью,я не дам обзывать себя падалью,я не дам превратить себя в падаль.Объяснять остальное надо ль?Полумертвые сами, стервятникиполагают отведать мертвятинкии, раздувшись от этого пузами,заниматься впоследствии музами.Всю вселенную переиначив,деньги главным мерилом назначив,отстрелявшись отравленной пулею,в результате останутся с дулею.На минуту иль две именинники,цинком крытые мелкие циники,ваш ворованный праздник скапустится,воронок вороненый опустится.Жизнь живая не вами заказана,пусть в грязи, все равно не замазана,без мобильных расчетов и выстрелов,мной любима, ценима и выстрадана.Я не дам обзывать себя падалью,я не дам посчитать себя падалью,после страха – освобождение,после смерти – крик и рождение.