Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1
вернуться

Гейнцельман Анатолий Соломонович
Шрифт:

ЭПИГОНЫ

Что нам слепой материи законы? Соотношенье что – стихийных сил? Манят нас чудотворные иконы, Потустороннее от всех могил. Духовные мы в мире эпигоны, Преодолевшие исподний ил, Идейные, земные перезвоны, Всё то, чего Господь не оживил. Душа устала жить в земном капкане, Ей нужен необъятный кругозор, Она летит охотней с облаками, Чем созерцает свой земной позор. За мантию Создателя руками Она цепляется с вершины гор.

ГНЕЗДО

Я – в щели выросшее деревцо, На первозданной сумрачной скале, И ветер изваял мое лицо, И брызги волн, бушующих во мгле. Я весь свернулся в гибкое кольцо, Как аспид, изощрившийся во зле. Но бдительно я сторожу яйцо Пичужечки на радужном крыле, Что в сердце у меня свила гнездо, Где тяжкая не заживает рана. Звенящему ее внимая «do», И сам пою я с волнами осанну, Роняя иглы на морское дно, – И ничего уж в мире мне не странно.

АВГУР

Моя душа – сложнее лабиринт, Чем тот, в котором странствовал Тезей. Бурлит в ней ржавый пароходный винт Среди чернильных вечности морей. Но я не пью забвения абсинт, Не слушаю беспечности речей: Мой храм разрушен до колонных плинт, И я не свой уж, я давно ничей. Безумец я, не может быть сомненья, Но сумасшествие мое темно, Как пифии волхвующей виденья. И глубочайшее я вижу дно, Далеко за пределами творенья, – И тошно мне, и горестно смешно.

СПАСЕНИЕ

Мы происходим не от обезьяны, А от бушующей волны морской, Сродни безбрежные нам океаны И нерушимый вечности покой. Что в том, что неизбежные изъяны В душе у нас и даже ил гнилой? Мы все, как солнце, на закате рдяны И клоним голову на аналой. Мы блудные сыны, отвергнувшие Бога, Но чувствуем, что есть у нас Отец, И что к Нему отыщется дорога, Хотя б толклись отарами овец Мы за стенами мрачного острога: Мы знаем, что спасемся наконец.

ОСЕННИЙ КОШМАР

Ряд дуговых меж листьев фонарей, Как бриллианты в радужной парче. Платаны – как процессия царей, У каждого в деснице по свече. Бегу, бегу вдоль мрачных галерей, И пальцы Смерти на моем плече, И нет товарищей­богатырей С огнем Святого Эльма на мече. Темно. Серо. Аллее нет конца, Да и конца я вовсе не хочу. И призраки ночные у лица Пытаются задуть мою свечу... И солнце не взойдет, и нет Отца, И через трупы я друзей скачу...

НА ПРАВОМ БОКУ

Высокие готические своды, Синее неба, в золотых звездах. Их творческие строили народы, Недоуменье вечное и страх. Спускаюсь в крипту. Мрачные проходы. Гробницы мраморные. Жуткий прах. Они моей как будто бы породы: Все – крестоносцы в латах, при мечах. Потомки их – безвестные мещане. Вот прадед ткач, вот хворый мой отец. Вот мать голубка в белом сарафане. Вот для меня ячейка наконец. Меня в нее спустили соборяне. Замуровали. Бедствию конец.

НА ЛЕВОМ БОКУ

Я Анатолий Гейнцельман. С двух лет Я помню этот странный ярлычок. Но в сущности я бедный лишь поэт, Смиреннейший Создателя пророк. И ярлыка теперь на мне уж нет: Я только полуночный светлячок, Что излучает бестелесный свет, Летя через бушующий поток. Ни рода я, ни племени не помню, И безразлична мне судьба людей. Я не спешу уже на колокольню, Сзывать друзей в духовный мавзолей: Я луч, во тьме мерцающий укромно Для ищущих небытия очей.

ТАТАРНИК

Два странника босых шли по дороге В заоблачный какой­то монастырь, Вполголоса беседуя о Боге. Вокруг чернел истоптанный пустырь. Поля сражений. Трупы. Пушки. Дроги. Вороний грай. Хохочущий упырь. Подкашивались старческие ноги. Сочилась кровь. На пятке ныл волдырь. – А что, товарищ, если Бога нет, И наши все паломничества всуе? – Сказал один. Другой – ему в ответ – Ткнул посохом дорожным, указуя Татарника колючий стойкий цвет: «Смотри, какое пламенное аллилуйя!»