Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2
вернуться

Гейнцельман Анатолий Соломонович
Шрифт:

17 ноября

В ПОДВАЛЕ

Трещат пулеметы, Гудят трехдюймовки, Вороны с помета Снялись на зимовку, А мы вперебежку С оглядкой, помалу Бежим вперемежку К чужому подвалу. Трещат пулеметы, Стрекочут винтовки, Как желтые шпроты, В подвале торговки Стеснились детишки, Старушки, парнишки, Девичек букет И бедный поэт. Трещат пулеметы, Гудят трехдюймовки, Умолк желторотый Студент, а головки Девичек так бледны, Что, глядя на плесень Под тусклым оконцем, В поэта без песен Поверишь под солнцем, Поверишь, что по сту Дней жизни у власти, Что служат погосту Линючие масти И белых и красных, Что партий злосчастных Царит чехарда Уже навсегда. Мне тошно на лица Глядеть меловые, Мне ближе мокрица, В цветы плесневые Впустившая сяжки: Ей менее тяжкий Назначен был рок, И тот же в ней прок! Мне каплею чистой Хотелось бы с крыши На снег бархатистый Сбегать, или выше, Как хохот вороний, Чрез грязные тучи Я без церемоний Взносился бы лучше. Трещат пулеметы, Гудят трехдюймовки, Но хриплые ноты Вороны-воровки Покрыли их вмиг, Как скрежет вериг: Кра-кра! Это зря! Убили царя!

20 ноября

УТРОМ

Полдня во сне, полдня я сны  Здесь воплощаю И прежней крыльев белизны  Готовлю к раю. А если корни иногда  Хотят расти, Я подсекаю им всегда  К земле пути. Теперь Голгофы и Синаи  Превзойдены, Мессии с дочерьми Данаи  Осуждены. Последний Ангел на земле  Спит в кущах роз, В его окрепнувшем крыле  Его Гипноз. Он в келье жесткую постель  Как трон избрал, Он в сновидениях – свирель,  Зари коралл. Он в сновиденьях властелин  И там и здесь, И мир ему, как пластилин,  Покорен весь. Он в сновиденьях «да» и «нет»  Речет – и прав, И свято бережет весь свет  Его устав. А что дано мне наяву?  Порассуди. Накрой мне простыней главу –  И не буди!

2 декабря

БОЛЬНОЙ СОЛОВУШКА

Ни мысли, ни чувства, ни песен, А всё же тревожно внутри, И мир нестерпимо так тесен, Что гаснут в чаду алтари. Ни слов, ни желаний, ни долга, А всё же свершенье манит, И тянет настойчиво, долго Авзонии синий магнит. Ни веры, ни таинств, ни мифа, А всё же с тревогою ждешь И веришь, что с крыл Иппогрифа Не спрыгнет тифозная вошь. Бесформенны, негармоничны Случайные эти стихи, Соловушка ведь я темничный, В неволе потухли верхи. Пою ж я еще по обету Соузнице бедной своей За глаз ее чистых планету, За ласковый слова ручей. Когда же исполню ex-voto, Замерзну, паду на шипы, И Кто-то простит мне за Что-то, Что жалко я пел на цепи, Что не был я только Гафиза Ликующим в ночь соловьем, Что часто мы с Розой-Маркизой Скорбели о мире вдвоем.

16 декабря

ЧУДО

Со всех сторон нависли грозно Неодолимые напасти, Но на душе апофеозно Нетленные бушуют страсти. Пылает тело в лихорадки Объятьях снова третий день, Но голос мой трагично-сладкий Защитную рождает сень Из высохшего бурелома, Из роз, увянувших давно, И блеск разбитого шелома Вселенной озаряет дно, И меч блестит в воскресшей длани, Как людям возвращенный рай, Когда в конурку ты в стакане Приносишь мне душистый чай, И белые порхают ручки Твои, мешая сахар в нем, И очи из-под кудрей тучки Горят встревоженным огнем, Когда с испугом, вопрошая, Ты говоришь мне: Come stai? И, как с амврозьей кубок мая, Я пью из рук твоих свой чай И, приподнявшись на постели, Гляжу, как паладин небес; Sant’Jago сам из Campostell’ы Таких не видывал чудес.

16 декабря

ПОСЛЕДНИЕ

Люблю я церковные своды, Торжественный, древний обряд, Мистических фресок разводы И клира широкий наряд. Люблю я склоненных коленей Смиренную веру в Ничто, Ритмичные всплески молений, Сознанье, что жизнь – «не то», Что души из нас, пилигримы, Оставя земной Вавилон, Как радужные серафимы, Влетят в лучезарный Сион. И пафос люблю я трагичный Из ниши сверкающих труб, И в раке своей мозаичной Святителя дремлющий труп. Люблю и любил, но без веры, Когда я был молод и глуп, Когда мне казалось, что шхеры Оставит познания шлюп. Теперь он разбился о скалы, А я, беспомощен и наг, Пою вековые хоралы, Обрывки завещанных саг. А завтра, хотя б опустели Прохладные, темные нефы И фрески Беато из келий Содрали Аттиловы шефы, К последнему старому ксендзу Приду я в забытый алтарь, Где дискоса с гостией солнце, Где распятый Эроса Царь, Приду и с кадильницей буду Склоняться вокруг алтаря, Молясь величайшему чуду, Что духа создала заря. А если Антихриста свора Вопьется в ослабшие ляжки, Мы будем последние скоро В Эдеме Христовом барашки.

17 декабря

ЛЕДЯНОЙ КОРАБЛЬ

Есть где-то берег осиянный, Есть в синем море корабли И город лилий исполанный, Да наши затерты кили. Есть где-то вековые формы Неувядающей красы, Да наши леденеют кормы, Примерзли острые носы. Морозные цветы на вантах, Холодный мрамор по бортам, А по замерзнувшим вакхантам Метелица гудит в там-там, И пляшут глупые пингвины С медведем белым тарантеллу, Ни в чем, конечно, не повинны, По замороженному телу. И с Маточкина Шара скифы И мурманские эскимосы, Глядя на наши ероглифы, Решают вечные вопросы. Вольно ж нам было круг полярный За божеством переплывать, Испытанный наряд фиглярный На шкуру волчию менять! Как будто бы нагой Мессия В твоих сугробах не замерз, Как всюду, нищая Россия, Как будто бы не властный Корс Теперь единственный спаситель Твой, безгеройная страна, Где лишь Антихриста обитель Безумствующими полна!

18 декабря

БРЫСЬ!

Голубое, белое, черное, Жемчуга – в облачении утра, Искрометные зерна отборные, Пред закатом – струя перламутра. Безграничные, ровные линии, Монотонные, синие тени, Хохоток равнодушной Эриннии, – Безнадежная родина лени. Озверело-свободные вшаники, Пугачевско-махновские банды, На березаньках – мятные пряники, Воронья на снегу сарабанды. На душе социально-тошнехонько, В животе сторублевая булка, И не ждешь ничего уж ровнехонько, Как от денег в зарытой шкатулке. Но сознанье в душе закаляется, Что российской свободы кэквок Перепортил идейные яица, Что чудовищный он экивок, Что дорожка моя архаичная Вертикально взвивается ввысь, Что от жизни спасенье – трагичное, Повелительно-грозное: Брысь!

19 декабря

ЛЬДИНКА

Воет кладбищенский ветер, Как заблудившийся сеттер, Саваном белым накрыты Мертвых родителей плиты. Ангелы плачут в решетке, Как на рассвете кокотки Пьяненькие в околотке. Мечутся ивы плакучей Обледенелые сучья, Жмутся свинцовые тучи Над золотым обелиском – С визгом, и воем, и писком. Где-то работает кирка, Новая надобна дырка, Видно, меж старых кому-то, Пробила чья-то минута. Ах, не улечься ль и впрямь Бедному Толиньке там: С сердцем случилась заминка, Сердце – звенящая льдинка! Розанька милая, где ты? Только тобой отогретый Мог бы опять на дорожку Деточка вытащить ножку Из голубого сугроба, Из белозвездного гроба, Где он в виссон спеленат. Только горячий гранат Губок твоих отогреть Мог бы Эдемскую ветвь, Сердца святую былинку, Вмерзшую в звонкую льдинку.