В баре только и разговоров было, что о пожаре в доме Спайка и как он сам напросился на неприятности. Кто-то сказал:

— Я зашел к нему на днях — так это просто свинарник. Весь дом завален дерьмом. На диван противно сесть, ей-богу. У него еще этот газовый фонарь был, совершенно доисторический, а плита… Даже вспомнить страшно…

— Да, но он никого не слушал… — сказал кто-то еще.

— Чего он не слушал? — спросил я.

— Не слушал, когда ему говорили, что нельзя жить в такой грязи.

— Ему бы хоть разок взять себя в руки.

— Но работник он неплохой, ничего не могу сказать. Всегда душу в работу вкладывает. Он ведь силен как бык, хотя по виду не скажешь.

— Это правда.

— Но ведь сила — это еще не все, верно я говорю?

— Далеко не все.

— Нужна дисциплина, правильно? Какая-никакая ответственность.

— Истинная правда.

— Эй, смотрите-ка, парни, о черте речь…

Я выглянул в окно и увидел, что к бару подкатывает белый фургон Спайка. Спайк припарковался за углом, и я вышел на улицу, чтобы его встретить. Он был бледен как мел, сухие губы потрескались, в глазах плескался страх. Вид у него вообще был какой-то безумный: затравленный взгляд, руки дрожат, ногти обкусаны в кровь. Я никогда раньше его таким не видел. Он выглядел как отражение моего крутого друга в каком-то кривом зеркале. Словно из Спайка высосали всю кровь и заменили чем-то холодным и бесцветным. Я залез в фургон и уселся на пассажирском сиденье. Спайк забил полиэтиленовыми пакетами с травой всю заднюю часть. Она уже упрела там и завонялась. Я сказал:

— Ты что тут забыл?

— Я не знал, куда мне деваться. Заехал к тебе, но тебя не было дома. Так что я просто кружил по окрестностям. Я боюсь…

— Ты боишься? — Мне пришло в голову, что я в первый раз слышу от него такое признание. И почему меня это не удивляет?

— Я до смерти напуган, Эл.

— Я нашел твою записку. Тебя ищут серьезные дяди, Спайк.

— Я знаю, черт подери!

— Они за что-то на тебя обиделись. Не знаешь, за что?

— Господи, Эл! Они сожгли мой дом! Мой дом, блин, все, что у меня было. Вся одежда сгорела, и пластинки, и телик, и мой плюшевый барсук.

— Как, и барсук?

— Ага, и он тоже.

— Вот дерьмо! Он же у тебя был уже сто лет.

— Я знаю. И мои картины.

Я положил руку на сгиб его локтя, и он уставился на нее с удивлением.

— Но у тебя же есть твой фургон, — сказал я.

— Ага.

— И дурь цела. Чудеса! Как ты умудрился ее спасти?

— Да я случайно запихнул ее в фургон еще вчера вечером. Думал встретиться с моим пушером в Эксетере.

— Ты собирался встретиться с твоим пушером в Эксетере? — Я нарочно повторил его медленно-медленно, как будто не мог поверить в то, что говорил.

— Да, но в последний момент застремался.

Я потряс головой:

— Ты сам знаешь, что тебе надо делать, Спайк.

— Что?

— Уехать. Исчезнуть.

— Исчезнуть?

— Да.

— Но как я нах это сделаю? Куда бы я ни пошел, они меня всюду найдут. Они же охотятся за мной, идут по моему следу, травят, как лисицу. — Он схватил меня за руку. Его рука была горячей и потной. — Если бы я только послушался тебя…

— Что ты такое говоришь?

— Господи, ну почему я тебя не послушался!

Я усмехнулся:

— Ну знаешь, тогда это был бы уникальный случай.

— Понимаешь, я же не представлял, что это может кончиться вот так. Я не думал…

— Да, Спайк, ты никогда не думаешь, это верно.

Он опустил голову на руки.

— Ладно, Эл. Теперь я тебя слушаю, о’кей? Скажи мне, что делать.

— Хорошо, но с одним условием. Ты будешь выполнять все мои указания. Никаких пререканий, понял? Можешь мне пообещать?

— Я попробую.

— Ну нет, так не пойдет. Тебе придется пообещать мне, Спайк.

— Я попробую.

— Попробуешь?

— Ладно, я сделаю все, что ты скажешь.

— Ну что же, пора действовать. Но вначале ты должен мне довериться.

— То есть как это? — Спайк постучал себя по карманам, дрожащими руками вытащил пачку сигарет, вставил одну в рот и пять минут пытался зажечь спичку. Несколько раз глубоко затянувшись, он откинулся назад, выпустил струю дыма в лобовое стекло, а потом сказал: — Хорошо.

— И будешь делать все, что я скажу?

— Да.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ну ладно. Перво-наперво нам надо спрятать дурь. Так?