— Люди прочтут — еще лучше драться будут.

— О да! — согласился Калачников. — И назовут пусть так: «Дневник людоеда». Два слова, а сказано все.

Связной снял ремень, и на пол из-под рубашки посыпалось множество цветных бумажек.

— Это вам Огнев прислал, — сказал связной, подбирая бумажки. — Немецкие оккупационные марки.

— Это хорошо! — Петр Петрович нагнулся и тоже начал подбирать марки. — С аптекарем я уже говорил, у него глаза, как у вора на ярмарке, забегали. Неравнодушен к деньгам, сукин сын!.. Сколько?

— Тысяч пять, кажется, — пояснил связной, подобрав последнюю марку. — Три тысячи у Коха взяли, а остальные у какого-то немецкого казначея. Попался нам один…

— Отлично, — проговорил Петр Петрович, засовывая деньги под крышку стола: в толстой ножке он успел сделать вместительное углубление.

Связной собрался уходить, запрятав за пазуху оригинал и перевод дневника Адольфа Коха. Прощаясь, словно невзначай, сказал Калачникову:

— Ох и баня была за вас!.

— Кому?

— Мне.

— За что же, дорогуша?

— Убежали вы от меня!.. — связной улыбнулся. — Партизаны требовали под суд меня отдать. Огнев заступился, а для отвода глаз выговор объявил.

— Трудное было положение.

— Сложное!

Петр Петрович рассказал о своих успехах, о завоеванном у Хельмана авторитете.

Связной громко рассмеялся и сказал:

— Значит, не зря я помог вам убежать?

— Не зря.

Калачников попросил передать Огневу, что медикаменты он постарается достать через два-три дня, а в лагерь выедет завтра или послезавтра; работы для него спало больше, и он рад, что теперь может приносить пользу.

— А на этого хромого немца я еще посмотрю. Занятный тип! Возможно, для дела приспособлю, — сказал Калачников.

— Ой, а я чуть было не забыл, Петр Петрович! — спохватился связной. — Огнев просил передать вам, что если в этом лагере находится красноармеец Александр Иванович Щеголев, то постарайтесь взять его для работы в питомнике. Товарища Огнева из штаба об этом просили.

— Дай-ка я запишу, память у меня скверная. Так говоришь, Щеглов…

— Не Щеглов, а Щеголев, — поправил связной. — Щеголев Александр Иванович.

— Постараюсь. Что в моих силах и возможностях — все сделаю, так и передай, дорогуша, — заверил Калачников.

Через несколько минут после ухода связного к Калачникову заявился полицай.

— Был? — нетерпеливо спросил он у Калачникова, запустив пятерню в гриву запутанных волос, по которым давно не ходила расческа. — Чего он так долго?

— Ты о ком это? — испуганно спросил Петр Петрович.

— Ну, этот, с самогоном? — полицай зашмыгал носом.

— А! — вспомнил свой уговор Калачников. — Был. Болтал-болтал, едва выпроводил…

— А самогон?

— Вот!

Петр Петрович вынул бутылку, потряс ею в воздухе, подразнил полицая тем, как переливается за стеклом мутная влага. Полицай протянул руку, но Калачников грубовато оттолкнул.

— На двоих… — сказал он. — Один выпьешь — под кустом валяться будешь. Кто тогда охранять будет?

— Э-э! — Полицай только махнул рукой. — Все равно не усторожишь. Задумают — ухлопают.

— Кто? — Петр Петрович наивно пожал плечами.

— Партизаны.

— Спасибо! — Калачников поклонился. — Охрана с таким настроением! Разве могу я быть спокойным?

Полицай покачал головой: мол, до чего же ты глуп, старик, ничего не понимаешь в таком сложном деле.

— Коха вон с пулеметами сторожили. И без толку… Хоть пушку ставь! Они такие!..

Петру Петровичу хотелось, чтобы полицай разговорился, и он налил ему целый стакан самогону. Себе — тоже стакан, но отпил лишь глоток, сославшись на больное сердце. Полицай сидел на краю стула и, отправив в рот колесико огурца, сосал его, точно это была конфета. Чем больше полицай пил, тем словоохотливее становился («Середку перед тобой разворачиваю», — говорил он).

— Выпьем еще! Все равно у вас делов нет по мне! Вот наши ребята идут, это да-а… — полицай не договорил и присвистнул.

— Куда? — Петр Петрович сделал безразличное лицо.

— Пока не знаю, а узнаю — не скажу, — начал куражиться полицай. — Но в деревне будет светло. Светлее, чем днем. Наши ребята… Эх, везет людям!.. — Полицай сердито ударил ладонью по столу.

«О чем он говорит? — с тревогой подумал Калачников. — Не о том ли, о чем просил разузнать Огнев? Ночью в деревне светло?.. Своим ребятам завидует… Не собираются ли фашисты в отместку за Лесное сжечь какую-то деревню? Такие меры они, звери, практикуют…»