– Так случилось, что однажды, в один из дней моего рождения, умер мой папа. Мало того, что папа был самым любимым моим человеком, я и в прямом, и в переносном смысле обязана ему своим рождением. Дело в том, что мама меня изначально не хотела, и она уже с кем-то договорилась об операции (официально ведь аборты были запрещены). Но папа каким-то образом то ли догадался, то ли узнал, куда мама отправилась, догнал её, вернул домой и пригрозил, что выгонит, если она только посмеет что-нибудь сделать. Вот так я, вопреки маминому желанию, но к большой папиной радости, и появилась на свет. И всегда я была «папиной дочкой», с ним – на рыбалку, с ним – по грибы, с ним играть и с ним же уроки делать. Мне даже про особенности женского организма не мама, а папа рассказывал. Мама работала директором фабрики, её никогда не было дома, но мы как-то по ней и не скучали, нам было очень хорошо вдвоём. Лишь одно обстоятельство всегда омрачало мою жизнь. Я всегда боялась потерять папу, и я помню, как плакала по ночам от вдруг накатившего ужаса, что папы нет. Нет, и никогда больше не будет! И однажды случилось, с моей точки зрения, страшное событие: папу отправили в командировку. У Вас могло создаться впечатление, что папа сидел дома и был как бы «кормящим папой», нет, он работал, папа был учёным-гляциологом (специалист по льдам и ледникам). Но он много работал дома, писал статьи, книги. Нет, он, конечно, ходил в институт на службу, но при этом умудрялся не оставлять меня надолго. Ну, а уж если командировка, то для меня это была просто беда. И эта командировка была, видимо, в моей жизни одна из первых, потому, что я помню, что была совсем маленькая. Я, конечно, понимаю, что буквально «свалилась» на маму, что нарушала её планы. Но что же прикажете делать маленькому человеку трёх-четырёх лет, которого вдруг лишили всего: общения, любви, тепла, заботы! Я даже не могу сказать, что обижалась на неё, просто многое мне непонятно, да и, пожалуй, необъяснимо ни тогда, ни сейчас. Ну, например, помню, у меня заболел зуб. Я не спала ночь, плакала, и на утро мы пошли не в детский сад, а в поликлинику. Я, естественно, очень боялась, но мама сказала, что ничего страшного не будет, врач только посмотрит и не сделает мне больно. Мы вошли в кабинет, меня усадили в кресло, и мама вышла из кабинета со словами «Пока, я пошла, я позже за тобой приду». Мне удалили зуб, отправили в коридор, и я сидела там одна, оглушённая от страха, боли, горя и одиночества. Я даже не плакала, а рядом сидела мама с мальчиком, утирала ему горькие слёзы и ставила меня ему в пример: «Видишь, – говорила она, – вот девочка, и даже меньше тебя, сидит одна, без мамы, а не плачет вовсе, вот ведь какая умница!» Знала бы эта женщина, что больше всего на свете этой «умнице» хотелось оказаться в тёплых маминых объятиях и разрыдаться. Так я и сидела в коридоре какое-то время и ждала маму, которая прибежала, запыхавшись, схватила меня и отвела в сад, а сама побежала на работу. Вот так у нас было всё по-деловому, всё функционально. В периоды папиных командировок, (а они были очень продолжительными), меня отправляли в сад на пятидневку. А позже, когда уже училась в школе, то в папино отсутствие училась в каком-нибудь интернате (позволяли мамины связи в администрации города).

Вы спрашивали про день рожденья. Мне кажется, что его помнил только папа – когда он бывал дома, то этот день обязательно был весёлым и праздничным. Если папа был в отъезде, то обязательно присылал телеграмму. А больше ни для кого этот день не был праздником. И однажды он перестал быть праздником и для меня. В день моего шестнадцатилетия впервые папа не отозвался, не пришла от него телеграмма, и не было звонка. Я заволновалась, но мама сказала, что беспокоиться нечего, не отозвался, значит, не мог, а, может быть, забыл… Я, помню, очень рассердилась и крикнула, что забыть может только она, а папа забыть про меня не может! Получила за это пощёчину, развернулась и убежала из дома. Ночевала у нянечки из своего бывшего детского сада, она меня всегда жалела. А наутро меня разыскала мама и сказала, что папа вчера умер, не выдержало сердце, что через несколько дней его привезут из Архангельска, где он был в командировке, и тогда будут похороны.

Описать Вам моё состояние совершенно невозможно. Я была оглушена, мне казалось, что у меня атрофировались все чувства. Не помню, как дожила до похорон, как пережила весь этот ужас, ничего не помню! Помню только, что горше этого дня ничего в жизни у меня не было. И с тех пор я считаю, что нет у меня дня рождения, потому что нет больше человека, который хотел, чтобы я родилась. Нет, я, конечно, знаю этот день и в анкетах указываю, но праздника в этот день никакого нет и быть не может.

Голос Юлии затих, наступила щемящая тишина, видно было, что этот монолог, полный тяжёлых воспоминаний дался ей непросто, было очевидно, как она устала. И я по-человечески ей сочувствовала, но мне было также понятно, что она пришла ко мне за помощью, и поэтому «поливать горькими слезами» её несчастную жизнь было бы неправильно. Пришла работать, значит, ищем ошибки и работаем над ними.

Итак, я немного подождала, когда пройдёт Юлина усталость, налила свежего чая, который она с удовольствием выпила, и спросила:

– А как Вы думаете, если бы Ваш папа знал, что Вы так обходитесь с его памятью, с его праздником, он был бы рад, он бы Вас одобрил?

– А почему Вы решили, что я с его памятью обхожусь плохо? Я всегда помню день его смерти, ездила на его могилу, когда могла, теперь вот приходится так поминать…

– Да, Вы помните день его смерти. Но для того, чтобы умереть, человек сначала должен родиться, затем он проживает жизнь и оставляет о себе какую-то память, которую мы и чтим. Вот начнём сначала. Например, папин день рождения Вы помните? Он для Вас что-то значит? Его-то Вы как-то отмечаете? Причём, заметьте, отмечать – не значит обязательно устраивать застолье, можно же тоже съездить на кладбище и положить цветы, да можно просто подумать о человеке с благодарностью. Помните, как у Жуковского Василия Андреевича:

Вот и к папе Вашему, я так понимаю, ничего, кроме благодарности, Вы излучать не можете, так как же насчёт его дня рождения?

– Я не помню даты его рождения, – сказала Юлия довольно смущенно.

– Как же так, а что в Вашей семье вообще дни рождения не отмечались, ни папин, ни мамин, ни ваш? – спросила я, тут же вспомнив, что ведь и история Бориса началась, практически, с того, что сын ему позвонил в его день рождения…, ну, вы вспомнили.

Юлия устало пожала плечам, да, впрочем, ответ был и так очевиден.

– Знаете, – продолжала я, – есть такое выражение, что от одного человека остаётся целая жизнь, а от другого лишь тире между двумя датами. Как Вам кажется, к какой категории принадлежал Ваш папа?

Её глаза гневно сверкнули:

– Конечно, к первой! – воскликнула она, – остались его труды, по которым и до сих пор учатся люди его специальности.

Наступила длинная пауза. Я смотрела на неё, ожидая продолжение послужного списка её отца, она же смотрела на меня, явно недоумевая.

Пришлось мне первой нарушить молчание:

– Ну, труды трудами, это, конечно, очень важно. Но, как я поняла из Вашего рассказа, у Вашего папы было какое-то очень важное для него и, к тому же, любимое дело его жизни. И я так поняла, что едва ли даже не более любимое, нежели его профессия.

На лице моей гостьи удивление и недоумение.

– Так как же по-вашему, о чём, или, скорее, о ком я говорю, – продолжала я.

– Да, я понимаю, что Вы говорите обо мне, но не вижу связи: папа, его смерть, мой день рождения, я… Не понимаю!

– Ну, как же так! Это же всё очевидно. Папа Вас очень любил, он так хотел, чтобы Вы родились, значит, для него Ваш день рождения был важен? Да, безусловно! Значит, он любил этот день? Конечно! Он вас бережно растил, а каждый день рождения – это этап, это – новая ступенька, на которую взбирается человек. Мог ли он равнодушно проходить и не замечать эти изменения? Безусловно, нет! Так вот я и спрашиваю, если бы папа знал, что Вы упразднили, отменили, убрали его любимый день из своей жизни, он бы обрадовался, или хотя бы одобрил бы Вас, или это его огорчило и рассердило?