Все пятеро шли в пустой, грохочущей тьме, кое-где освещенной тусклым светом еще не разбитых бурей, но облепленных снегом фонарей. То ли сказывалась усталость, то ли ветер стал сильнее, но идти сейчас было труднее, чем раньше. Седюк, державший под руку Непомнящего, временами делал шаг и замирал, тратя все напряжение тела и всю силу воли на то, чтоб не быть опрокинутым. Передвигать ноги, потом перебрасывать, наклоняясь вперед, туловище в такт движению ног было уже невозможно. Приходилось сперва выгнуться всем туловищем вперед, опираясь на отталкивающий назад ветер, как на твердую опору, потом подтягивать ноги. Непомнящий склонял голову так низко, что Седюк видел только его затылок, крепко перехваченный маской и шарфом. Седюк понимал, что он сейчас задыхается и весь покрыт потом от усилий, необходимых, чтоб не отстать, — Непомнящий честно укреплял свои душевные силы.

На шоссе идти стало легче. Вначале Седюк удивился этому — шоссе со всех сторон было открыто. Но потом он сообразил, что тут ветер взбирается в гору. «Наверх взбираться тяжеловато», — подумал он, и ему стало смешно, что даже такая исполинская буря, славно человек, выбирает дорогу полегче.

В сторожке стройплощадки было светло, жарко горела железная печка, сделанная из бензиновой бочки, и два вахтера грели об ее бока покрасневшие руки. У Седюка были обморожены веки, он смазал их вазелином.

— Машина с продовольствием, проезжала на площадку? — осведомился Парамонов. — Часок назад, однако, проехала. Сразу после вахты свернула направо.

Парамонов вопросительно посмотрел на Седюка. Тот молча принялся обматывать лицо шарфом. Они вышли.

Ветер теперь дул в спину, и идти было проще. Зато дорога, темная и занесенная снегом, стала тяжелей. Лампочки, прикрепленные к шапкам, бросали неяркий свет. Парамонов часто останавливался и осматривался. Потом он свернул в сторону, в нерасчищенный снег, и знаком показал остальным, чтобы следовали за ним.

Впереди виднелось что-то темное. Еще издали Седюк сообразил, что это наполовину занесенный снегом грузовик. Парамонов подошел к кузову и открыл дверь кабины. Седюк наклонился через его плечо, освещая кабину фонариком. В кабине лежал пожилой уже человек, с седеющей щетиной давно не бритой головы, с открытыми, остекленевшими глазами. Он повалился набок, рука его крепко охватывала руль, одна нога была поднята вверх, другая упиралась в пол.

— Замерз? — крикнул Седюк в ухо Парамонову.

Тот покачал головой и распахнул полушубок — на груди мертвеца виднелось темное пятно замерзшей крови.

— Зарезали ножом! — крикнул Парамонов, — Это экспедитор. Шофер должен быть где-то рядом.

Он захлопнул кабину и пошел назад, освещая лампочкой груды наметенного на земле снега. Около одного такого холмика, дымящегося тонким снегом, он остановился и стал разгребать его. Из снега показалась рука. Стрелки схватили эту руку и вытащили все тело. Это был еще юноша, безбровый, круглолицый. Под глазами у него был кровоподтек, на щеке виднелась кровь. Одежда была изорвана и залита кровью.

— Парень крепко защищался! — крикнул Парамонов Седюку.

Уложив труп на старое место, Парамонов присыпал его сверху снегом и возвратился к машине. На этот раз он влез в кузов. В кузове лежало несколько мешков хлеба, ни консервов, ни спирта, о которых говорил Сильченко, не было.

— Убийство совершено с целью ограбления! — крикнул Парамонов, заводя Седюка в кабину, чтобы было легче разговаривать. — Напало не меньше трех человек. Разрешите мне сейчас удалиться — должен Для порядка известить следователя и прокурора. Я оставлю вам своих ребят, они перетаскают мешки с хлебом в кантору. Потом я сам приду.

— Идите, — согласился Седюк. — Попросите Сильченко прислать вторую машину с консервами и спиртом. Хлеба, кажется, хватит до завтра.

Снова началось мучительное путешествие сквозь плотный, обжигающе ледяной воздух. Ни Седюк, ни Непомнящий мешков не взяли — Седюк должен был в темноте разыскивать дорогу к конторе, а Непомнящий еле держался на ногах и с трудом нес собственное тело. Седюк несколько раз падал, увлекая с собой Непомнящего. Падая в первый раз, он рассердился на глупую случайность, затем заметил, что эти случайности повторяются, все учащаясь. Упав перед конторкой он понял, что силы его на исходе, — он лежал и глотал воздух, обжигавший, но не насыщавший легкие. Стрелки, тащившие мешки с хлебом, падали еще чаще.

В конторе строительства, сбрасывая с себя маску, Непомнящий осипшим и слабым голосом с похвалой отозвался о «ветерке»:

— Прекрасная прогулка, Михаил Тарасович, не правда ли? Приятно вспомнить, что она уже в прошлом.

Седюк видел, что Непомнящий сияет от гордости. Это был первый случай за их знакомство, когда он радовался не острой шутке или хорошему слову, а хорошему поступку.

К ним кинулась Катюша Дубинина, секретарь Назарова и Седюка. Она так обрадовалась Седюку, словно он нес ей спасение, и стала сообщать, что произошло на площадке. Застенчиво поглядывая на Непомнящего, сдиравшего с усиков намерзший на них лед, она восторженно воскликнула: