— Товарищ, разреши с вами поехать.

— Посторонних не берем, — не поворачивая к нему головы, ответил шофер.

— Не посторонняя она мне, — тихо сказал Костылин и прибавил неуверенно: — Жена моя!

Шофер окинул его презрительным взглядом.

— Рановато женился! — оказал он насмешливо. — Ври дальше!

— Не вру! — с горячей обидой в голосе ответил Костылин. — Понимаешь, подруга моя. Одна у меня, понимаешь?

На этот раз шофер, видимо, понял, взгляд его, смягчился.

— Садись ко мне в кабину, — проговорил он. — В кузов нельзя — санитары обижаются.

К Костылину подошел Турчин.

— Сеня, окажи доктору, чтоб он повнимательнее обошелся, — наказывал он взволнованно. — Скажи, что не девушка это, а чистое золото. И сам это помни, крепко помни, парень: тебя выручать она бежала!

— Помню, Иван Кузьмич, — ответил Костылин, и губы его дрогнули.

Костылин вошел в больницу вместе с санитарами. Зина уже пришла в сознание и тихо, жалобно стонала. В приемном покое над ней наклонился главный» врач Никаноров. Санитары по его указанию обнажали пораженные места. Костылин с ужасом видел, что по всему телу девушки расползлись полосы и пятна.

— Вовремя вытащили вас, девушка, — ласково сказал врач. — Придется теперь полежать в больнице, кончик уха отхватим, а там будете еще здоровее прежнего.

Зину унесли в палату. Никаноров заметил стоявшего в углу Костылина.

— А вам что надо, молодой человек? — спросил он недовольно. — Как вы сюда попали?

— Я насчет этой девушки, — заторопился Костылин. Ему сейчас было страшно стоять перед этим высоким человеком со строгими, проницательными глазами. — Знакомая моя. Как ей, очень плохо будет?

— Вы, наверное, тот самый человек, о котором Зеленский пишет, что он спас Петрову, рискуя жизнью? — догадался Никаноров. — Скрывать от вас ничего не стану, ушиб незначителен, но обморожение третьей степени, больше четверти всей кожи поражено. Надейтесь на лучшее, молодой человек, но будьте готовы ко всякому. А теперь идите, посторонним нельзя находиться в больнице.

Костылин не двинулся с места. Ему многое нужно было сказать главному врачу: и то, что это не девушка, а чистое золото, и то, что она шла спасать его, Костылина, и если она погибнет, то он, Костылин, будет виноват в ее гибели, и тогда уж лучше погибнуть самому. Но слов не было, и Костылин стоял молча, крепко сжимая губы.

— Идите, — повторил врач.

— Не пойду я, — тихо оказал Костылин.

— Как не пойдете? — удивился врач.

Костылин молчал. Никаноров внимательно рассматривал его открытое, веснушчатое лицо с белыми бровями и большим лбом.

— Василий Иванович, — обратился Никаноров к проходившему мимо санитару, — выдайте этому молодому человеку халат и приспособьте к делу. А если будет лениться, окажите мне — тут же выставим наружу, — добавил он сердито.

— Не буду я лениться! — горячо воскликнул Костылин.

Никаноров и сам знал, что Костылян не будет лениться — сердитый тон был нужен лишь для того, чтобы у парня не разошлись нервы и он не заплакал при всех от благодарности.

В больнице работы было много. Костылин вместе с другими санитарами перетаскивал больных, разносил еду, помогал при перевязках. Только к полуночи поток пострадавших уменьшился и Костылину удалось пробраться в палату тяжелобольных к Зине.

Она была вся забинтована — бинты охватывали голову, половину лица, шею, кисти рук, грудь и ноги. У нее был жар, глаза блестели, на щеках проступал кирпичного цвета румянец.

— Ничего, Зина, все в порядке, — утешал ее Костылин, весело улыбаясь. — Я говорил с Никаноровым, он обещает, что скоро выздоровеешь.

— Ухо у меня отрежут, Сеня, — со слезами пожаловалась девушка. — На ноге два пальца отрежут…

— Чепуха! — возражал Костылин еще веселее. — Я сам слышал — не ухо, а кончик уха. Ты лучше расскажи, Зина, как ты свалилась.

— Ой, это такой ужас был, Сеня! Я даже не думала, что так бывает. Понимаешь, на вершине я не могла сделать ни шага, потом я упала, и меня несло, я за что-то цеплялась. И больше ничего не помню. — Она помолчала и закрыла глаза. Из глаз выкатилась слеза и поползла по щеке. — Это ты меня спас, Сеня, — сказала она тихо. — Не побоялся пойти один.

— Да подумаешь, большое дело! Ураган-то ведь кончался, — возразил он небрежно, стараясь не видеть ее слез.

— Совсем не кончался, а стал еще хуже, — настаивала она. — Я знаю, мне сестра говорила, да я и сама слышу, как он сейчас бушует! — Она снова помолчала. — Теперь мне ни танцевать, ни бегать, другие первое место возьмут по бегу.

Разговор утомил ее. Она снова закрыла глаза и прерывисто дышала. Потом из-под закрытых век опять покатились слезы.

— Буду теперь уродой. Ты теперь на меня, без уха, и смотреть не захочешь.