— Монтаж сделает прораб, я своих решений не меняю. Тебе могу сказать одно — Газарин меня восхищает. Он, кажется, кандидат? Я всегда утверждал, что звание — сила. Он выдает каждому желающему новые идеи, не глядя, как кассирша мелкую сдачу. Я знал только одного человека, превосходившего Газарина по производительности замечательных идей. Это был мой знакомый — архитектор Петр Громила. Громила на каждом шагу ронял великие мысли, как старые носовые платки. На плохо знавших его людей это производило потрясающее впечатление. Один эксперт, получив на отзыв проект, предложенный Громилой, осторожно осведомлялся, не проявляются ли у автора внешние признаки гениальности: скажем, не ходит ли он на руках во время обеденного перерыва, не кукарекает ли он по ночам?

Сильченко, выслушивая доклады Парамонова, уже несколько раз спрашивал, долго ли убийцы шофера и экспедитора будут гулять на свободе. В один из своих приходов Парамонов ответил:

— Теперь уже недолго, товарищ полковник. Разрешите пока детально не рассказывать. А в общих чертах сообщаю, что удалось раскрыть шайку мерзавцев, грабителей и воров, которыми, очевидно, и были совершены эти преступления.

— Почему не арестуете? — спросил Сильченко.

— Скоро арестуем, — ответил Парамонов. Парамонов лучше всех знал, что торопиться нельзя. Еще не все нити были прощупаны, многое могло ускользнуть, остаться невыясненным. Но дело шло к концу. Допрос фактов, придирчивое изучение обстоятельств — все приводило в одну точку. В этой точке сидел сварщик Афанасий Жуков, и вокруг него располагалось человек шесть-семь его ближайших приятелей и собутыльников. Парамонову с самого начала было ясно, что убийство совершено людьми, умевшими убивать и знавшими, на что они идут. Жуков давно уже казался ему подозрительным. Он крупно играл в карты, пил, держал себя в общежитии диктатором. Такие черты не могли быть воспитаны на советском заводе, не могли быть у человека, хвалившегося пятнадцатилетним производственным стажем. И окружение у Жукова было соответственное — пьяницы, бездельники и рвачи. Парамонов сидел, обложенный анкетами, справками, послужными списками: бумаги утверждали, что Жуков и Редько — рабочие украинских заводов, люди, примерные в труде, скромные в быту, активные общественники.

Парамонов запер эти бумаги в сейф с твердым убеждением, что Жуков и Редько не те люди, о которых говорили бумаги.

Он понимал, что одних подозрений недостаточно. Но скоро стали накапливаться и факты. Уже было известно, куда Жуков ходит, кто ему передаст спирт, каким образом ему приписывают проценты на производстве. Уже была установлена связь между отсутствием дома Жукова в определенные часы и случаями ограблений, происшедшими в эти часы. Уже несколько показаний потерпевших описывали внешние данные грабителя — фигуру, рост, физическую силу, — совпадавшие с такими же данными Жукова. И уже были точно известны пьяные разговоры Жукова и его друзей: в этих разговорах намекалось, что несколько неплохих делишек были сработаны и подготавливалось новое дельце — более крупное.

Парамонов часто бывал на всех строительных площадках, знакомился с ходом работ, разговаривал с рабочими. Два раза он заходил на третью подстанцию, уже почти полностью смонтированную, и Непомнящий с охотой показывал ему свое хозяйство. Во время одной из таких прогулок Парамонов встретился с Жуковым — тот варил арматуру для фундаментов конвертеров и поднял голову навстречу проходившему мимо Парамонову. Угрюмый, полный ненависти и озлобления взгляд столкнулся, как кулак с кулаком, со строгим, проницательным взглядом. И Парамонов и Жуков тотчас же отвели свои глаза: первый не хотел выдать, что следит за Жуковым, а Жуков не хотел показать, что знает об этом.

Жуков давно понял, что за ним следят. Он перестал пьянствовать и играть в карты. Он не устраивал дебошей, старался без приписок, по-настоящему, перевыполнять производственные нормы, даже выступил на собрании с предложением улучшить качество сварочных электродов. Секретарь партийной организации строительства посоветовал отметить его в стенной газете, и портрет Жукова целый месяц висел на стене в конторе под крупным заголовком: «Стахановцы освоили сварку при низких температурах».

И все же он знал, его подозревают. Он не мог сказать, кто приставлен следить за ним, — может быть, такого человека и не было. Но у него было такое чувство, словно его, как медведя в берлоге, со всех сторон обложили охотники и круг поисков сжимается все теснее. Комендант, заходя в их комнату, прежде всего подозрительно поглядывал на Жукова. Петрович, сторож общежития, если Жукова не бывало вечером дома, осведомлялся, где он. Соседи по комнате с особым вниманием прислушивались к каждому его слову.

Все это было нехорошо. Жуков поверил свои опасения Редько. Но Редько почтительно осмеял их.

— Пустое, Афанасий Петрович! Просто слава об нас такая, что на ноги наступать не следует, — вот все и сторонятся. А комендант на всех смотрит нехорошим взглядом — знаешь, как сейчас подтянули? Петрович обо всех спрашивает, кого нет, не об нас одних. Самое главное — документы у нас исправные. Смотри, как с той машиной спокойно дело прошло — двоих завалили начистяк, и никто не рюхнулся. А если бы и взяли, так прямых доказательств нет, а по подозрению — для суда недостаточно.

— Если возьмут, для суда чего-нибудь подберут, — мрачно проговорил Жуков. — Надо, чтоб совсем не брали, понял? Я людей этих знаю, они ничего не забывают. Начнут копать — докопаются, сколько годков мы с тобой по лагерям таскались, — думаешь, понравится? И вины прямой не найдут, а на волю таких побоятся выпустить… Нет, надо не попадаться. Боюсь я за тебя, Миша: станут к тебе ключи подбирать — расколешься!

— Не расколюсь: сам знаю, чего это потянет.

— Эх, не ко времени нам прятаться! — с досадой сказал Жуков. — Хочется мне главное дельце провернуть.

— Что ты, Афанасий Петрович! — с испугом зашептал Редько. — Засыплемся мы в таком деле, тут уж спрятаться не удастся. Ни в коем разе, говорю тебе!

Жуков злобно глянул на него, но промолчал.

Мысль о крупном деле не оставляла его. Жуков понимал, что подозрения, окружавшие его, сами по себе ничем ему не грозят. Он привык с пренебрежением относиться ко всякому розыску: хотя он не раз сидел в тюрьме по прямым уликам, а не по подозрению, все же то, что про него узнавали, было куда меньше того, что он в действительности совершал. Самые крупные его преступления так и не были раскрыты. А сейчас все благоприятствовало ему: полярная ночь, морозный туман…