Зина прошла в отдел труда. Ее встретили радостными восклицаниями, крепкими рукопожатиями, смехом, поздравлениями. Ей в пять голосов объяснили, что дела идут великолепно. Скоро решающий день — задувка первого котла. Турбина уже собрана, заканчивается ее подключение. Генератор тоже установлен на своем постоянном месте.

— Вы, Зиночка, болели, а мы за это время все ваши отсталые нормы и прочую хронометрию начисто отставили, — сказал один из бригадиров. — Совсем по-другому работаем.

— Вот я скоро сама разберусь, — пообещала Зина и, сердитая, с силой толкнула дверь.

Она пришла на площадку для того, чтобы поразить Турчина и Костылина своим неожиданным появлением, но не удержалась и по дороге забежала еще в котельный цех. Один котел был уже смонтирован, второй монтировался. Она бродила по огромному помещению, осматривала мельницы, поднималась по железным лесенкам вверх, вышла к дымососам. Ей то и дело встречались знакомые, ее останавливали, забрасывали вопросами, поздравляли. Потом она спохватилась — время шло, и она могла опоздать к Костылину. Она поспешила к приземистому деревянному сараю, в котором работали землекопы, снимая остатки скалы и подготавливая неглубокие котлованы для второй турбины и генератора. Звена Турчина уже не было.

— Ушел твой Иван Кузьмич, — сообщили ей рабочие после приветствий. — Он часикам к пяти всегда шабашит, а сейчас смотри сколько, половина шестого.

Зина, не обращая внимания на туман, бегом кинулась к вахте. Знакомая табельщица сказала ей, что Костылин с Накцевым прошли недавно, если она поторопится, то догонит кого-либо из них.

Костылин шагал широко, и догнать его было трудно, но, услышав за собой торопливые шаги, он остановился, всматриваясь в туман. Она схватила его за плечи и, сразу потеряв все силы, прислонилась к нему головой. Ошеломленный, он сжимал ее руки, а она не могла говорить и только жадно глотала ледяной, обжигавший горло воздух.

— Зиночка, как же это? Тебе же еще неделю лежать, а ты здесь! Почему, Зиночка? — растерянно спрашивал Костылин.

— Сама вышла, — прошептала она сипло и тихо. — Ну и что, если еще неделя! Не могла я больше…

Она знала, что он рассердится, и готовилась ответить на его упреки смехом или шуткой, но того, что произошло, она не ожидала.

— Дура ты, Зина, вот кто ты! — кричал Костылин, не слушая ее и не обращая внимания на то, что прохожие замедляют шаги и с любопытством прислушиваются к их ссоре. — С тобой как с хорошей, а ты знаешь только свои капризы! Правильно про тебя говорят, что нет у тебя совести! Ты никого не уважаешь, оттого все так и делаешь. Я про тебя только и думаю, а ты, как сумасшедшая, по морозу больная бегаешь. Не стоишь ты, чтоб тебя любили, ни черта не стоишь!

— Сенечка, милый, да не кричи же, люди оглядываются! — молила она, а он, бушуя, кричал еще сердитее:

— Пусть все слушают, какая ты из себя, я не скрываюсь!

— Сенечка, пойдем, мне холодно, я замерзла! — со слезами попросила она.

Он замолчал и, отвернувшись от нее, пошел вперед. Она шла рядом, держась рукой за его руку, и вся дрожала от волнения, на нее разом хлынули испуг, обида, растерянность, смущение, стыд и сознание своей вины. Но рядом с этим поднималось новое чувство, огромное, все исключающее, все подчиняющее себе чувство счастья. Оно возникло сразу же, как он стал кричать, и шло не от прямого значения его слов, а от боли и страха за нее, звучавшего в них, от гневных слез в его голосе. И перед этим чувством счастья ей показалось маленьким и ничтожным все, о чем она мечтала и что надеялась найти в момент их встречи. Она даже не хотела вспоминать об этом, не хотела больше ни о чем думать. Она была счастлива — без мыслей, без рассуждений.

Он прошел несколько шагов и остановился.

— Зина, ты не серчай! — сказал он виновато. — Я ведь не со зла. Просто расстроила ты меня так, что и сказать не могу.

Эти старые, хорошо знакомые ей слова раньше вызывали в ней только досаду — теперь они сделали ее еще счастливее. Она прошептала, глядя на него полными слез глазами:

— Не надо, Сеня, милый, не надо!

Они медленно шли по улице, крепко прижимаясь друг к другу.

У дверей ее общежития они остановились.

— Зиночка! — сказал он тихо, и ему показалось, что еще ни разу он не был так красноречив, как сейчас.

— Сеня! — отозвалась она.

Они стояли обнявшись. Он сказал, с трудом шевеля губами:

— Так как же, Зина? Билеты достать, что ли, в кино пойдем? Или отдохнешь, а я приду, посижу около тебя?

А она, счастливая оттого, что может сказать эти не похожие на нее и радостные слова, шептала, прижимаясь к нему:

— Как хочешь, Сеня, как хочешь… Делай по-своему, мне все хорошо!

В конце декабря Забелин сообщил, что доклад о ходе строительства комбината был заслушан на заседании Государственного Комитета Обороны. Правительство подтверждало, что заводы комбината должны быть пущены в предписанный ранее срок. Правительство одобряет, что комбинат развернул свое производство цемента и серной кислоты, но предупреждает, что впредь затруднения в этой области не будут служить оправданием. Если нужно, правительство отпустит дополнительные фонды на цемент и серную кислоту и выделит эскадрилью военно-транспортных самолетов для переброски этих грузов в Ленинск. Согласие комбината на это предложение должно быть сообщено в Москву в течение двух дней.