Он говорит:

— Вот, собственно, что я хотел сказать.

Он занимается разработкой лекарства от рака?

— Наша организация занимается концептуальным маркетингом и связью с общественностью, — говорит он. — Мы создаем концепции. Производим идеи. Запатентовываешь лекарство. Оформляешь авторские права на название. А когда кто-то потом производит готовый продукт, он приходит к тебе иногда сам, как говорится, по собственному желанию, иногда — вопреки собственному желанию.

Я спрашиваю: почему иногда вопреки желанию?

— Объясняю. Мы оформляем авторские права на все вероятные сочетания слов — латинских, греческих, английских, любых других. Мы владеем правами на все вероятные наименования, которые фармацевтические компании могут выбрать в качестве названия для новой продукции. Для одних только лекарств от диабета у нас есть список из ста сорока названий, — говорит он. Он достает из портфеля толстую пачку скрепленных степлером листов и протягивает ее мне.

Я читаю: глюкомед.

Инсулинол.

Панкреапом. Гемазин. Глюкодан. Я переворачиваю страницу, и коричневые пластмассовые пузырьки сыплются у меня с колен и рассыпаются по полу. И таблетки внутри гремят.

— Если фармацевтическая компания, которая производит лекарство от диабета, захочет использовать для названий своей продукции комбинацию слов, так или иначе связанных с данной болезнью, ей придется выкупить у нас право на использование этих названий.

То есть таблетки, которые в пузырьках, говорю я, это просто сахарное драже. Я открываю первый попавшийся пузырек и вытряхиваю на ладонь темно-красную глянцевую таблетку. Пробую ее лизнуть. Шоколад в оболочке из карамели. Таблетки в другом пузырьке — капсулы из желатина с сахарной пудрой внутри.

— Экспериментальные модели, — говорит агент. — Прототипы.

Он говорит:

— Я, собственно, вот что хотел сказать: вся твоя карьера расписана в нашем агентстве на годы вперед. Мы предсказали твое появление еще лет пятнадцать назад.

Он говорит:

— Я зачем тебе все это говорю: чтобы ты ни о чем не беспокоился. У нас все схвачено.

Но ведь трагедия в церковной общине Истинной Веры случилась десять лет назад.

И я кладу в рот таблетку — оранжевый гериатрон.

— Мы не упускали тебя из виду, — говорит агент. — Как только число уцелевших сектантов из Церкви Истинной Веры опустилось ниже ста, мы развернули кампанию. Все публикации в прессе за последние полгода, обратный отсчет и все прочее — это наших рук дело. Сперва это был, скажем так, универсальный продукт, не отличающийся никаким своеобразием. Все копии были вполне взаимозаменяемы, то есть в глобальном смысле, но все уже было готово. Как говорится, закончено и готово к употреблению, осталось только чуть-чуть настроить. Нам нужен был только кто-то живой и теплый и имя последнего уцелевшего. И тут уже, как говорится, твой выход.

Я вытряхиваю две дюжины иназана из очередного пузырька, кладу под язык и жду, пока не растворится карамельная оболочка. Шоколад тает во рту.

Агент достает из портфеля еще одну стопку отпечатанных листов и передает ее мне.

Я читаю: форд мерит.

Меркурий восторг.

Додж виньет.

Он говорит:

— Наше агентство владеет авторскими правами на названия марок автомобилей, которых еще нет и в проекте, на программное обеспечение, которого нет, но когда-нибудь оно будет; на чудесные лекарства от страшных болезней, которые еще даже не появились, на любую продукцию, которую можно предугадать или же спрогнозировать.

Я разгрызаю смертельную дозу сладкого синего донна-дона.

Агент смотрит на меня и вздыхает.

— Никаких больше лишних калорий, и так уже явный избыток, — говорит он. — Первым делом мы будем тебя корректировать и подправлять, подгонять под кампанию. А то пока ты не вписываешься. — Он спрашивает: — Это твой настоящий цвет волос?

Я высыпаю в рот миллион миллиграммов йодазола.

— Скажу тебе прямо, — говорит агент, — в твоем теперешнем виде ты нас никак не устраиваешь. Тебе надо сбросить как минимум тридцать фунтов.

Я еще как-то могу понять эти мнимые таблетки. Но чего я понять не могу никак: как они развернули кампанию вокруг чего-то — еще до того, как оно случилось. Они не могли ничего развернуть до Похода в Небеса. Никак не могли.

Агент снимает и складывает очки. Убирает очки в портфель, собирает отпечатанные листы со списками будущих чудо-товаров, лекарств и машин и тоже кладет в портфель. Потом отбирает у меня пузырьки. Таблетки уже не гремят. Все пузырьки молчаливые и пустые.

— На самом деле, — говорит он, — ничего нового нет.

Он говорит:

— Все уже было.

Он говорит:

— Вот послушай.

В 1653 году, говорит он, русская православная церковь изменила обряд, устав богослужения. Отправление литургии. Просто слова. Язык. По-русски, Господи Боже мой. Некий епископ Никон провел эту реформу. В то время при русском дворе вообще вошел в моду европейский стиль. В общем, патриарх принялся отлучать от церкви всех, кто сопротивлялся реформе.

Он шарит рукой в темноте у меня под ногами и поднимает еще несколько пузырьков.