Как и приличествует властителю божьей милости, граф Шептицкий избегает прямого вмешательства во внутренне- политическую борьбу, выполняя роль арбитра. Правда, в решаю­щие минуты граф теряет самообладание, и тогда устами митро­полита говорит плантатор, не на шутку встревоженный растущей волной народного гнева. Убийство студентом Сечинским цесар­ского наместника во Львове (1908) в такой мере потрясло совесть

Шептицкого, что он, ничуть не колеблясь, приравнял смерть графа Потоцкого к мученической смерти Христа. В то же самое время он не нашел в своем словаре ни слова осуждения, когда жандармы Потоцкого зверски убили ни в чем не повинного селя­нина Каганца и его товарищей по борьбе за право на труд и хлеб. Двадцать восемь лет спустя после львовского кровавого четверга Шептицкий также не найдет слов для осуждения фашистов, убийц рабочих, их жен и детей; больше того: в широко распро­страненном воззвании он обрушивает всю злость на жертвы мас­сового расстрела...

Но вся тяжесть политической работы митрополита в основном ложится на спины прелатов и реформированных василиян. Особенно распоясываются последние. Их всюду полно, они проповедуют чуть ли не на каждом углу. С церковных амвонов, с алтарей, со школьных кафедр, с наспех сколоченных трибун они бросают в души паствы слова-семена, отравленные идеей исступленной ненависти к православным, к русским. Монастыр­ская типография в Крехове выпускает десятки тысяч пестрых брошюр, журнальчиков, газет, календарей, причем коммерческая калькуляция не играет тут большой роли,— для богоугодного дела шкатулка митрополита открывается ежеминутно...

Апостолы зоологического национализма торопятся. Балкан­ские конвульсии предвещают катаклизм, мобилизация умов про­исходит усиленными темпами. Офицеры генеральных штабов Германии и Австрии дни и ночи просиживают над картами за­падных провинций Российской империи. Душа митрополита полна надежд, его глаза блуждают по зеленому пятну «Евразии». Мыс­ли графа перепрыгивают через узенький Збруч, ползут по Ураль­скому хребту, расправляют крылья над безграничными просто­рами Сибири, отдыхают на берегу Охотского моря. На минуту его внимание приковывает Киев, но только на минуту. Киев глубоко чужд ему, так же, как и Москва, как и Тобольск. Он думает о нем, как об этапе, неминуемом этапе на пути к его, Шептицкого, вели­чию. Жителей этих просторов он знает главным образом по рас­сказам и литературе. Он придерживается мнения, что при умелой тактике эти многомиллионные массы верующих станут в его руках чудесным орудием, прежде всего орудием расчленения России, без чего Шептицкий не представляет себе победы унии на Восто­ке и осуществления своих сокровенных грез о восточном папстве.

Этот человек не любит оставаться в пределах мечтаний. Пока слово станет делом, митрополит сделает много такого, что хоть и не к лицу главе церкви, но зато приближает желанный день объявления «восточного патриархата». Переодетый коммивояжером, с выданным австрийскими властями поддельным паспортом в кармане, митрополит не раз выезжает в Россию и там тайком за­кладывает фундаменты своего будущего царства. В Москве он назна чает своим уполномоченным иезуита Верцинского, которого четыре года спустя царская контрразведка разоблачит как не­мецкого шпиона. В Петербурге Шептицкий является желанным гостем католи чествующих князей Оболенских и с их помощью строит в пригороде первую униатскую молельню. Опеку над ней и над немногочисленной, но зато прекрасно обеспеченной паствой поручает известному Лейбнеру. Во время одной из таких экскур­сий митрополит попадается. В Витебске его узнают и задержи­вают. Царский двор не мог не знать о тесных, почти дружеских связях графа с австрийским наследником престола Францем-Фер­динандом и герцогом Максом Саксонским — связях, обусловлен­ных главным образом одними и теми же намерениями и общими целями. Это обстоятельство выручило Шептицкого: дело не пре­дают огласке, агенты охранки любезно провожают графа к границе.

Пришел, наконец, долгожданный день, освященный кровью Фердинанда Габсбурга. Дворец митрополита напоминает теперь военную штаб-квартиру. Из Вены и Ватикана поступают при­казы, с подведомственной территории — рапорты. Эти рапорты не всегда бывают приятными, некоторые из них ставят митрополита в очень неудобное положение. Имперско-королевские власти устраивают массовые облавы на русофилов. Из-за не­хватки свободных мест в тюрьмах в распоряжение тюремщиков предоставляются школы. Осатанелая толпа бьет камнями конво­ируемых, в Перемышле пьяные солдафоны зверски убивают на улице около пятидесяти арестованных, жертвами резни стано­вятся даже девушки-подростки. Военные трибуналы работают без отдыха; как правило, приговоры гласят: «Расстрел», «Висе­лица».

Граф принимает делегации, делегации, делегации, без исклю­чения ультралояльные, преданные до ногтей Габсбургам и их государству. Перед ним предстают одетые в новые мундирчики первые «сечевые стрельцы», включенные по милости дряхлого монарха в отдельную часть. Князь униатской церкви свершает над ними знамение креста, прощается с ними словами любви и поощрения. Желает им скорой победы во имя бога, Габсбургов и неньки-Украины...

Но пока что события не благоприятствовали замыслам Шеп­тицкого: русские войска подходят к заставам Львова. Митро полит решает остаться при своих овечках. Ничего особенного ему не угрожает: дом Романовых привык обращаться в таких случаях пристойно.

В первые дни после прихода русских митрополит молчит, ожидая бури. Однако вопреки опасениям буря не разыгралась. Шептицкий поспешно использует неосмотрительность оккупа­ционных властей. В ближайший же праздничный день он с ам­вона призывает верных молиться за победу австро-германского оружия. Терпение властей лопнуло, графа Шептицкого аресто­вывают. Таким образом, к нимбу присоединяется тернистый ве­нок, в конце концов довольно выгодного фасона. Курск, Суздаль, Ярославль — вот этапы путешествия митрополита в условиях, которые ничем не напоминают обычные условия жизни арестан­тов,— этапы, которые затем будут преподнесены простачкам как новый вариант страстного пути господнего...

Жажда деятельности не покидает Шептицкого и в ссылке. Он налаживает связи со своим старым знакомым, архиепископом Антонием. В адресованных ему письмах граф предвещает, пре­достерегает и предлагает. Особенно заботит его судьба ордена василиян и... помещичьих имений в Галиции (в подавляющей части — польских). В одном из писем к Антонию он настойчиво требует «...сохранения в Галиции ордена василиян и поддержки прерогатив помещичьей прослойки как верной опоры государст­венности и порядка...»