Для Екатерины II, тем не менее, Лейпциг был прежде всего городом, где учился граф Владимир Григорьевич Орлов. Младший брат фаворита императрицы Г. Г. Орлова, воспитывавшийся на попечении у братьев, в двадцатилетием возрасте был отправлен в Лейпцигский университет и провел там три года «в усердных занятиях, особенно интересуясь науками естественными и астрономией». По отзыву академика Я. Штелина, граф В. Г. Орлов «за короткое время своего пребывания в Лейпцигском университете добился очень больших успехов», которые показались императрице столь весомыми, что в двадцать четыре года она назначила его директором Петербургской академии наук [307] . Именно этот успешный пример Орлова, если не прямые его советы, подвигли императрицу к ее решению о выборе Лейпцига для обучения молодых дворян. Сам Орлов немедленно написал об этом своим учителям в Лейпциг. Перечень пройденных им наук показывал, что он занимался у знакомого нам астронома Г. Гейнзиуса (впрочем, уже весьма престарелого, так что на ход обучения русских дворян, прибывших в Лейпциг в 1767 г., за два года до его смерти, он уже никакого влияния не оказывал), а помимо него Орлов с благодарностью поддерживал переписку с профессором истории права И. Г. Беме и профессором философии X. Зейдлицем. Последние двое рассматривались в Петербурге как возможные опекуны русских студентов.

Перед намеченным на конец сентября 1766 г. отъездом из Петербурга отобранных двенадцати студентов Екатерина собственноручно составила подробную инструкцию для их обучения [308] . В этом документе было всё, что, как казалось императрице, обеспечивало успех задуманного предприятия: выделенные главные предметы занятий (история, моральная философия и право — естественное и народное), при которых в то же время оставлялась известная свобода в изучении других наук «всякому на произволение»; забота о религиозном воспитании, для чего вместе с дворянами ехал иеромонах, а им предписывалось соблюдать утренние и вечерние молитвы, регулярно посещать богослужения в православной церкви в Лейпциге, исповедоваться и причащаться; рекомендации о полезном провождении свободного времени, посещая «ученые университетские собрания», общение в светских кругах, «пристойные увеселения» и прогулки в известные часы и т. д.

Инструкция также гласила, что молодые русские дворяне по прибытии в Лейпциг должны быть поручены попечению одного из университетских профессоров, как уже неоднократно бывало в прежних поездках. Однако в данном документе, впервые в истории студенческих командировок из России, возникла и иная фигура — инспектор, имеющий «особое надсмотрение» над студентами.

С одной стороны, в появлении у русских дворян в Лейпциге «гофмейстера» не было ничего принципиально нового или неожиданного. Многие молодые князья, графы или бароны приезжали сюда вместе с наставниками. Настораживала, правда, с самого начала очень ярко выраженная в инструкции начальственная власть инспектора над студентами. Он не только должен был наблюдать за ними во время учебы и дома неотлучно (за исключением только лекционных часов), но и отвечал за снабжение студентов всем необходимым — едой, платьем, книгами, так что на руки юношам выдавалась лишь небольшая сумма денег «для всяких мелких нужд». Инспектор также должен был блюсти и саму дворянскую честь своих воспитанников, ибо «ежели б кто из дворян кем был обижен, в том инспектору искать у кого надлежит сатисфакции».

Таким образом, из простого воспитателя и хранителя инструкции, каковым по первоначальной идее должен был быть инспектор, он становился ключевой фигурой, от которой зависела вся жизнь студентов в Лейпциге и даже их честь. Возможно, при надлежащем выборе кандидатуры инспектора такие заботы и предосторожности и могли бы принести пользу, однако события показали, что главный просчет при организации поездки был допущен с самого начала и состоял в приглашении на эту должность совершенно неподходящей персоны — лифляндца майора Г. Г. Бокума.

Поиски инспектора велись при дворе достаточно долго: есть свидетельство, что еще в феврале 1766 г. Екатерина делала запрос об этом лифляндскому генерал-губернатору. Почему была выбрана Лифляндия, не трудно понять — наставником студентов должен был быть человек, не только знающий немецкий язык как свой родной, но также понимающий реалии жизни в Германии. Однако почему и как именно Бокум был утвержден в должности инспектора, мы не знаем. Навряд ли его «апробировала» сама Екатерина, которая, как свидетельствует история, все-таки имела определенное чутье в выборе воспитателей — скорее здесь сыграла свою роль чья-нибудь протекция. И в самом деле, уже при ближайшем знакомстве становилось понятно, сколь мало подходит Бокум на роль наставника для «идеальных русских чиновников». Надменный, хвастливый, подобострастный, он сохранил представления о методах воспитания чуть ли не с позапрошлого века (в Лейпциге он с гордостью показывал случайному знакомому клетку, применявшуюся им для наказаний несовершеннолетних дворян — детей екатерининских сановников, которые несколько позже основной группы студентов были вверены его попечению: в такой клетке человек не мог ни сидеть, ни лежать, сама же клетка подвешивалась к потолку, так что нахождение в ней было сущей пыткой, достойной инквизиции). Но даже не эти качества составляли главную беду — обладая большой семьей (жена с четырьмя детьми), майор был беден и по известной в российском государстве привычке решил «кормиться от места». Как позже с горечью признавался статс-секретарь А. В. Олсуфьев, один из сановников Екатерины, организовывавший и контролировавший поездку, Бокум захотел «вывлечь себя, жену и детей из собственной бедности», не желая упускать возможности использовать те огромные суммы, которые, на первых порах практически бесконтрольно, были переданы в его распоряжение.

На осуществление замысла императрицы действительно были выделены немалые средства: первоначально, т. е. с 1766 г., каждому из двенадцати дворян выплачивалось из казны по 800 рублей в год, столько же составляло жалование инспектора и еще в сумме 800 рублей уходило на содержание священнослужителей: иеромонаха и его служки. С 1769 г. Бокум, жалуясь на дороговизну, добился прибавки, и содержание одного студента стало составлять тысячу рублей, а по признанию Олсуфьева, всего в Лейпциг ежегодно отправлялось векселями около пятнадцати тысяч рублей (для сравнения упомянем, что ровно в такую сумму изначально обходился казне весь бюджет основанного в 1755 г. Московского университета). Можно представить себе, какие чувства овладели майором при получении при отъезде из Петербурга разом такой суммы, если даже куда более скромные в потребностях и наивные марбургские студенты были способны потратить 300 талеров за одну неделю.

Мошенничество Бокума проявилось уже с самого начала: ведомое им путешествие из Петербурга в Лейпциг (сухим путем, через Ригу, Митаву, Кёнигсберг и Данциг) длилось неслыханно долго — пять месяцев, в течение которых он мог располагать деньгами, не опасаясь никакого контроля. Многих поразил первый же ужин, состоявшийся после отъезда из столицы (о нем упоминали в своих жалобах из Лейпцига студенты, его же особо выделял Радищев в «Житии Ф. В. Ушакова», и даже иеромонах Павел отметил это событие в своих показаниях против Бокума во время окончательного разбирательства в 1771 г.). Дворяне получили на ужин по ломтю хлеба с маслом и старое нарезанное мясо, тогда как Бокум с семьей заказали себе роскошную трапезу. Из «экономии средств» майор заставлял студентов спать на соломе: те рассчитывали, что неуютный сон заставит их раньше пуститься в дальнейший путь, но сам Бокум всегда преспокойно почивал до девяти часов утра. За время путешествия, между тем, им были израсходованы все выданные в Петербурге деньги. Посланник России в Саксонии князь А. М. Белосельский, первым ознакомившийся с отчетом инспектора о поездке, писал: «Дорожный их счет ужасен мне показался, а особливо суммы, которые они в трактирах платили», а при этом у Бокума не хватало расписок о выплаченных суммах на целых шесть тысяч рублей! Этот мнимый перерасход средств дал ему возможность немедленно по приезде в Лейпциг требовать прибавки и оправдывать неприсылкой средств свое последующее недостаточное содержание студентов.

В то же время Лейпциг, действительно, поразил своей дороговизной, в чем сказывались еще и последствия недавней войны. Именно поэтому на группу русских дворян с особым интересом взирали члены университетской корпорации, предвидя в ней верный источник немалых доходов. Достаточно вспомнить, как всего тридцать лет назад химик Генкель произнес фразу: «Русская царица богата, она может заплатить и вдвое больше!», чтобы заметить, что такое отношение значительного количества немцев к России не переменилось. А среди всех приехавших из России интерес для лейпцигских дельцов представлял в действительности лишь Бокум как единственный распорядитель студенческого капитала. Значение инспектора после приезда в Лейпциг поэтому, не только относительно его власти над студентами, но и перед лицом университета и города, только возросло.