Единственным университетским профессором, которого Радищев упомянул в своем мемуарном произведении о Ф. В. Ушакове, был известный филолог и поэт-сентименталист X. Ф. Геллерт, последняя «звезда» Лейпцигского университета середины XVIII в., которую еще застали наши студенты [330] . о сильном нравственном влиянии, производимом Геллертом как преподавателем, вспоминал и И. В. Гёте, посещавший его лекции по истории немецкой литературы и филологический практикум. «Почитание и любовь, которыми Геллерт пользовался у всех молодых людей, были необычайными… Его философская аудитория была переполнена, и прекраснодушие лектора, его чистая воля, заинтересованность этого благородного человека в нашем общем благе, его увещания, предостережения и просьбы, произносимые в несколько глухом и печальном тоне, производили на слушателей незабываемое впечатление» [331] . Радищев также писал, что русские дворяне «наслаждались преподаванием в словесных науках известного Геллерта», хотя по недостаточному знанию немецкого языка, не могли, кроме Федора Ушакова, участвовать в практических занятиях; Ушаков же «был любезнейший Геллертов ученик и удостоился в сочинениях своих поправляем быть самим славным мужем» [332] .

Конечно, университетские лекции не занимали всего времени, проведенного молодыми дворянами в Лейпциге. Их образ жизни включал гуляния за город, различные развлечения (так, Радищев, несмотря на подчеркиваемую в мемуарах нехватку у всех студентов денег, приобрел для себя пару карманных пистолетов, стрелявших дробью, и хотел испытать их где-то в укромном месте как раз накануне несчастного столкновения в Бокумом), наконец, проявлялась и, как отмечалось в инспекторском рапорте, «непреодолеваемая склонность к женскому полу», за которую студенты должны были расплачиваться болезнями, для некоторых, как в случае Ф. В. Ушакова, оказавшихся смертельными.

Участвовали русские студенты и в светской жизни Лейпцига. В богатый город, лежащий на перекрестках дорог, часто прибывали вельможи из России, совершающие путешествие по Европе; иногда они проводили здесь по несколько недель, во время которых охотно приглашали к себе «екатерининских» студентов. Так, около двух недель в конце 1768 г. провел в Лейпциге направлявшийся в Ливорно командующий русской средиземноморской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов вместе с братом Федором. Последний, общаясь с русскими студентами на равных и «упражняясь с ними в рассуждениях, большей частью Метафизических», вызвал их интерес к книге французского философа К. А. Гельвеция «О разуме». Для студентов чтение этой книги было важным этапом в становлении мировоззрения: как пишет Радищев, они «сию книгу читали со вниманием и в оной мыслить научалися». Гостивший тогда же в Лейпциге другой известный литератор-просветитель Ф. М. Гримм, очевидно, также общаясь с Орловыми, имел случай познакомиться с русскими студентами и узнать об их чтении, поскольку известил в Париже о столь широком влиянии его книги самого Гельвеция [333] .

Вообще, через Лейпциг в эти годы проезжало много представителей дворянской культурной элиты, контакты которых с русскими студентами представляются весьма вероятными: П. И. Фонвизин, брат драматурга и впоследствии директор Московского университета, С. Г. Домашнев, в будущем директор Академии наук, поэт И. Ф. Богданович, актер и драматург И. А. Дмитревский. Некоторое время в Лейпциге жил известный военный деятель екатерининского времени, генерал-поручик H. Е. Муравьев вместе с шурином, драматургом А. А. Волковым. По рассказу Радищева, последний, посещая студентов, сразу оценил, чего стоит их инспектор и много потешался над хвастовством и жадностью Бокума (тем не менее, один из отпрысков этого семейства, несовершеннолетний Николай Волков в 1770 г. был отправлен в Лейпциг на полное попечение майора).

Как уже было сказано, состав молодых дворян в Лейпцигском университете не оставался постоянным, хотя на открывающиеся вакансии из Петербурга присылали новых студентов с тем, чтобы полное их число равнялось двенадцати, на которых и выделялось жалование. Так, осенью 1767 г. на место скончавшегося Римского-Корсакова приехал старший сын статс-секретаря Екатерины Дмитрий Олсуфьев. Через год количество студентов вновь уменьшилось на одного человека: младший из братьев Ушаковых, Михаил, по собственному прошению получил разрешение вернуться в Россию. Он уехал из Лейпцига 8 сентября 1768 г. и, как можно понять из документов следственного дела и рассказов Радищева, действительно, был наименее прилежным и мечтал от университетской учебы скорее перейти к военной службе. На место Ушакова из Пажеского корпуса был назначен Осип Козодавлев, а вместе с ним прибыл и младший сын А. В. Олсуфьева Сергей, помещенный в дом к Бокуму, но считавшийся «на отцовском содержании» (оба приняты в студенты университета 21 апреля 1769 г.). Осенью того же 1769 г. в Лейпциг приехали и еще два русских студента, не присоединившиеся, однако, к общей группе и учившиеся за свой счет — Николай Хлопов и Алексей Теплов (сын Г. Н. Теплова, переведшийся в Лейпциг из Кильского университета).

Весной 1770 г. многие студенты тяжело болели. 24 апреля скончался князь Несвицкий, а 8 июня — Федор Ушаков. По этому поводу в Лейпциг даже вынужден был приехать посланник Белозерский: в деле сохранились рапорты врача, который, стараясь оправдаться, подчеркивал, что сами студенты не соблюдали его предписаний и вели нездоровый образ жизни. Тогда же было принято решение о замене троих студентов: в Петербург решили отозвать князя Трубецкого, Челищева и старшего Ушакова (еще не зная о его смерти), а на их место определить троих новых подростков: Николая Матюшкина, Василия Мельгунова и Николая Волкова. Именно их и привез в Лейпциг в конце ноября 1770 г. кабинет-курьер М. Яковлев, которому удалось разоблачить Бокума. Трубецкой же и Челищев (не дожидаясь прибытия курьера, хотя по инструкции он должен был доставить их назад) были еще раньше, в конце сентября, отправлены Бокумом в Россию одни, без достаточных средств, и должны были из Данцига морем плыть в Петербург, что по осеннему времени года было весьма опасно и послужило одним из пунктов обвинения против инспектора. Наконец, 27 февраля 1771 г. из Лейпцига уехал Насакин, направивший через Яковлева в Петербург просьбу о возвращении домой. Недовольная его поведением императрица велела, чтобы он «сам искал себе места».

Таким образом, из первоначального состава товарищей Радищева полностью закончившими обучение с точки зрения организаторов поездки можно было считать четверых: самого Радищева, Кутузова, Янова и Рубановского. Решение об их возвращении в Россию состоялось летом 1771 г., при этом князю Белосельскому предложили по его выбору оставить одного из выпускников при своей канцелярии, сделав отдельное представление в Петербург об определении ему чина и жалования [334] . Белосельский выбрал Янова. Поэтому в октябре 1771 г. в Петербург выехали только Радищев, Кутузов и Рубановский, а в Лейпциге еще остались семеро младших студентов, у которых тогда же, после ареста и бегства Бокума, появились новые наставники из числа профессоров, на пансион к которым их поместил князь Белосельский [335] . К младшим студентам в 1771 г. добавился последний их спутник из России — Сергей Подобедов, студент Московского университета, переведенный оттуда в 1767 г. на службу при Комиссии по составлению нового Уложения, а затем назначенный в Лейпциг на должность учителя русского языка для остававшихся там юных дворян. Сам Подобедов также получил казенное содержание и записался в студенты Лейпцигского университета (согласно матрикулам, это произошло 8 марта 1772 г.).

Итого, как можно сосчитать, через «студенческий институт» в Лейпциге прошло восемнадцать человек. Учеба самого младшего из отправленных с первой партией студентов, Василия Зиновьева, закончилась осенью 1773 г.; Козодавлев, Дмитрий Олсуфьев, Матюшкин и Волков покинули Лейпциг в сентябре 1774 г., а Сергей Олсуфьев и Мельгунов — в июне 1775 г. (вместе с последними вернулся и учитель Подобедов, а также причисленный к группе русских студентов иеромонах) [336] . Задуманное Екатериной II предприятие длилось восемь лет и стоило казне, по приблизительной оценке, около ста тысяч рублей.