Особенностью вклада Страсбурга в общий поток русских студентов за границей было то, что его влияние оказалось четко ограничено достаточно коротким промежутком времени. Первый русский студент здесь появился только в 1754 г. (т. е. позже, чем в большинстве других влиятельных немецких университетов), а последние учились вплоть до закрытия университета в 1793 г. Пробуждение интереса к Страсбургскому университету совпало по времени с началом «большого путешествия» русских дворян по Европе [359] з, и это не случайно. Хотя и относясь по государственной принадлежности в XVIII в. к Фрации, Страсбург сочетал в себе элементы двух культур — французской и немецкой и, таким образом, соединял в глазах русских дворян возможность приобщения к немецкой науке с приобретением навыков французской галантности и светского поведения (не говоря уже о владении обоими языками). При этом из географически выгодно расположенного Страсбурга удобно было совершать поездки в главные центры притяжения русского дворянства за границей — Париж, Швейцарию и Италию.

Помимо университета возможности для обучения русских дворян в Страсбурге предоставляли военные школы, призванные готовить будущих офицеров: артиллерийская, конная и др. При этом сам И. Д. Шёпфлин руководил особой «дипломатической школой», в которой им преподавался широкий набор курсов по истории государств современной Европы, их взаимоотношениям между собой, государственному и международному праву. Тем самым, попадавшие в Страсбург студенты-дворяне получали то преимущество перед другими университетскими городами, что могли сочетать обучение университетским наукам, воспитание «просвещенной личности» с практической подготовкой к будущей карьере в разных областях государственной службы [360] .

Первые научные контакты России со Страсбургом были установлены еще в эпоху основания Петербургской академии наук. X. Вольф предлагал тогда пригласить молодого И. Д. Шёпфлина в Академию на кафедру истории, причем его кандидатуру поддерживал и И. Д. Шумахер, уроженец Эльзаса, лично знакомый с профессором. Однако Шёпфлин отказался, получив за это от Страсбургского университета особенно выгодные условия для научной работы. Тем не менее, в 1740 г. уже приобретший европейскую известность ученый сам напомнил Шумахеру о своем несостоявшемся назначении академиком и в ответ, по всеобщему единодушному одобрению, был избран почетным членом Академии наук [361] . Переписка Шёпфлина с Шумахером длилась до смерти последнего; страсбургский профессор живо интересовался успехами наук в России, собирал книги по русской истории, из Петербурга ему регулярно высылали академические труды. В начале 1750-х гг., опять-таки по инициативе самого Шёпфлина, в его переписке впервые зазвучала тема русских студентов. 12 мая 1752 г. он писал Шумахеру: «Светские новости часто говорят о молодых господах, которые должны отправиться из России, чтобы путешествовать и посещать университеты. Если кто-нибудь из этих господ захочет приехать сюда, мы примем их с распростертыми объятиями и я лично сделаю все, что возможно, чтобы сделать их пребывание успешным. Они найдут здесь во всех родах упражнений больше совершенства, чем в других местах: в манеже ли, в танцах, фехтовании или во французском языке — в общем, во всем, что касается внешнего образования. Остальное будет относиться к области действия профессоров, которые также покажут, на что они способны» [362] .

Из ответа Шумахера на это письмо явствовало, что Академия готова использовать инициативу своего почетного члена для организации в Страсбург академических командировок (которые, как мы помним, возобновились в начале 1750-х гг.), и тогда, продолжая эту тему, 30 июля 1752 г. Шёпфлин писал: «Я с удовольствием приму учеников, которых мне пошлет Академия; весь наш университет заинтересован в этом, и я больше, чем кто бы то ни было» [363] .

Первым академическим студентом, появившимся в Страсбурге был А. П. Протасов, переведшийся сюда из Лейдена и вернувшийся обратно после двух лет учебы. О его контактах с Шёпфлином, к сожалению, ничего не известно, кроме того, что Протасов слушал его лекции по истории и элоквенции (теории литературы), что ему как студенту-медику было необязательно. Вопрос о новом приезде Протасова в Страсбург встал в 1762 г. в связи с защитой его докторской диссертации, не разрешенной в Петербурге, и тогда же академическая канцелярия приняла решение направить в этот университет еще двоих студентов — Ивана Лепехина и Алексея Поленова. Выбор Страсбурга теперь диктовался еще и текущим состоянием Европы: продолжавшаяся Семилетняя война затрагивала многие немецкие университетские города, но в Страсбурге царил мир и не было чрезмерной дороговизны в ценах. В конце ноября 1762 г. трое студентов благополучно добрались до места назначения, где 3 декабря (н. ст.) Поленов записался в матрикулы философского факультета, а Лепехин и Протасов — 4 декабря в матрикулы медицинского факультета [364] . Последний из них, получив степень доктора, вскоре покинул Страсбург, надзор же за оставшимися двумя осуществлял все тот профессор Шёпфлин.

Будущий академик И. И. Лепехин отправился за границу за знаниями в области естественной истории. В своем прошении в канцелярию Академии наук он писал, что издавна чувствовал к ней «особливую склонность», однако не мог ее удовлетворить в Петербурге, где специалистов в этой области не было (поэтому во время учебы в Академии Лепехин должен был выбрать занятия химией). Страсбург же предоставил молодому ученому широкие возможности. Химию и медицину здесь читал известный ученый Я. Р. Шпильман (почетный член Петербургской академии наук с 1764 г.), естественную историю — И. Ф. Герман (один из учителей Кювье), им же в Страсбурге был устроен прекрасный ботанический сад и естественно-исторический музей. За советами о плане своего обучения Лепехин обращался к Шпильману, а затем «избирал лекции по собственному усмотрению» (благо такую возможность давала ему инструкция, с которой он был послан) [365] . В течение пяти лет им, таким образом, были прослушаны курсы натуральной истории и, «особо», химии и ботаники, затем физики, анатомии, физиологии и патологии. Лепехин много упражнялся в медицинских занятиях, посещая «разрезывание кадаверов», занимаясь в госпитале, аптеке и даже, с разрешения профессора Лобштейна, сопровождал его в визитах к больным. Хотя такие занятия были естественны для студента медицинского факультета, в Петербурге по этому поводу выразили недоумение, поскольку они «не являлись необходимыми для познания натуральной истории».

К счастью, попытки Академии установить более тесный контроль над студентом не помешали Лепехину защитить 5 мая 1767 г. диссертацию «De acetificatione» на степень доктора медицины. В письме в Академию наук, отправленном сразу после защиты, профессор Шпильман выразил уверенность, что «славнейшая Академия может с полным основанием ожидать, что затраченные ею на Лепехина средства будут возмещены самым блестящим образом», и рекомендовал его к занятию кафедры ботаники и натуральной истории [366] .Действительно, выдержав по возвращении в Россию экзамен у академиков, Лепехин единогласно был избран адъюнктом, доказав состоятельность своего обучения. Такая самостоятельность и ответственность перед собой показывала все более растущий уровень самосознания представителей российской науки; в дальнейшем Лепехин вошел в историю как один из наиболее выдающихся и разносторонних ученых конца XVIII века [367] .

Подобной же самостоятельностью отличался и А. Я. Поленов, посланный Академией для обучения праву [368] . Однако, как уже упоминалось, не без возможного влияния Шёпфлина, он поступил вначале на философский факультет и первые полтора года посвятил интенсивным историко-филологическим занятиям: латинскому языку, истории, метафизике, римским древностям, ежедневно посещая по шесть часов лекций и при этом дополнительно занимаясь частным образом с учителем французского языка. В отчетах Поленова Академия столкнулась с новым, еще не виданным доселе явлением, которое также показывает постепенное изменение облика русского студента — его критическим взглядом на университет, в который он попал. Так, объясняя, почему он так долго не приступает к основному предмету своих занятий — праву, Поленов отмечал, что «юридический факультет в немалом беспорядке», а ему еще нужно освоить ряд подготовительных дисциплин, без которых «приняться за юриспруденцию никоим образом не можно». Давая критические характеристики большинству профессоров, Поленов выделял лишь Шпильмана, «человека в знании предостойного, в трудах неутомимого». Высоко ставил он и двух профессоров истории — своего наставника И. Д. Шёпфлина, у которого в следующие годы он слушал «родословие и происхождение знаменитейших владетелей ныне немецких», и И. М. Лоренца, читавшего ему немецкую историю. С весны 1764 г. Поленов, наконец, приступил к слушанию и основных юридических курсов: римского права, общего права немецкой империи, естественного и общенародного права, которыми не был вполне удовлетворен, желая изучить эти предметы более обстоятельно. В отчете в Петербург, посланном в апреле 1765 г. он сообщал, что в летнем семестре приступит «к слушанию другой части Римских прав или духовного права» и повторит римские учреждения (Institutiones) «как для трудности, так и для того, что они основанием служат и всем другим правам и без основательного и твердого оных познания почти ничего или очень мало успеть в юриспруденции». Кроме того, по мнению Поленова, ему «чрезмерно нужно иметь хотя малое понятие о греческом языке», за который он намерен был приняться как можно скорее.

В июне 1766 г. Академия выразила вполне законное неудовольствие, усмотрев из его отчетов, что он слишком много внимание уделяет истории, тогда как для преподавания в России скорее нужен правовед-практик. В ответ на это Поленов довольно резко замечал состоявшему с ним в переписке советнику И. К. Тауберту, что без изучения истории понять по-настоящему право невозможно, «не утвердясь прежде в сем знании приниматься прямо за юриспруденцию столько же безрассудно, как, не насадив железа, рубить дрова одним топорищем» [369] . В его стремлении отстоять собственное право на определение хода своего обучения можно усмотреть те же элементы дворянского самосознания (а Поленов происходил из костромского дворянства), что мы уже наблюдали у лейпцигских студентов. Набиравший силу его конфликт с Академией, по мысли Поленова, должна была смягчить полученная им рекомендация перейти в другой университет, для чего он избрал Гёттинген. Однако смена руководства Академией наук, произошедшая осенью 1766 г., когда на пост директора вступил граф В. Г. Орлов, привела к новому обострению: канцелярия сделала выговор Поленову за переезд в Гёттинген до получения официального ордера, что сам студент оправдывал необходимостью успеть к началу нового семестра, иначе бы он целую зиму бесцельно провел в Страсбурге. Запрошенные им деньги на проезд были выделены Поленову только тогда, когда он уже был в Гёттингене [370] . Однако к его чести нужно сказать, что Поленов был очень бережлив в своих расходах и не испытывал поэтому серьезных финансовых трудностей: так, за первый семестр пребывания в Гёттингене им были истрачены всего 68 талеров.