В то же время сам тезис о «вызванных» значениях имеет широкое (и давнее) хождение и за пределами когнитивной лингвистики. Но прежде чем говорить об этом, кажется необходимым внести некоторую ясность в соотношение понятий «форма» и «означающее»; максимальное их сближение, доходящее до отождествления, можно обнаружить у многих авторов, в том числе и у тех, чьи взгляды анализировались в предыдущем изложении. Означающее знака безусловно правомерно считать его формой, но всякую ли форму уместно трактовать как означающее? Например, порядок слов несомненно является формой, которой соответствует (может соответствовать) вполне определенное значение. Однако ст'oит ли порядок слов считать означающим? Не все лингвисты согласны трактовать предложение как знак, но в любом случае порядок слов в предложении — не означающее предложения-знака, а лишь атрибут, а, точнее, структура означающего. То же самое относится к таким операциям, как редупликация или конверсия: это безусловно элементы формы, но, опять-таки, не означающие знаков, а операции над знаками. Упрощая, можно сказать, что форма в языке — это всё то, что передает значение; значение может передаваться (1) данной структурой конкретных фонологических единиц (фонем, слогов), (2) трансформацией этих структур: (2.1) с помощью чередований и прочих значимых преобразований, (2.2) аффиксацией, (2.3) операциями над целостными знаками (редупликация, конверсия, изменение порядка слов и др.), (3) использованием супрасегментных фонологических единиц (ударение, тон, интонация). Вполне уместно, как представляется, подвести все эти случаи под канонизированный структурной лингвистикой термин «план выражения». Но только тип (1) из перечисленных выше соответствует тому, что в соссюровской традиции принято называть означающим. Означающее знака, иначе, частный случай плана выражения. Говоря о знаке, означающем в его соотношении с означаемым, мы имеем в виду именно данное, узкое понимание соответствующих категорий.

Мы оставим в стороне — очень важные — вопросы о «тесноте» связи означающего и означаемого (см. об этом, например: [Anderson, Lightfoot 2002; Касевич; в печати]), равно как и проблемы асимметричности знака и его иконичности. Вернемся к понятию «вызванных» значений.

Одна из ранних формулировок, содержащая понятие вызванного значения, принадлежит аббату Жирару в его труде «Vrais Principes de la Langue Francaise» (1747): «Сущность слова заключается в его голосовом звучании, способном вызывать в уме представление…» (цит. по: [Ору 2000: 276–277]). Совершенно очевидно, что слово для Жирара — унилатеральная единица. Означающее и означаемое (если эти термины здесь вообще применимы) «разнесены» по принципиально разным сферам: означающее («голосовое звучание») принадлежит к сфере материального и, по-видимому, означающее здесь следует приравнять слову, в то время как означаемое отнесено к сфере ментального.

О вызванных (вызываемых) значениях (мыслях) говорит и Хомский в своей недавней монографии. По его словам, «при обычном использовании языка <…> вызываются мысли, которые мог бы выразить слушающий» [Chomsky 2002: 17]. Способность слушающего выразить мысли, которые доносит до него говорящий, вероятно, не следует понимать слишком буквально: вполне очевидно, что даже в пределах обыденного языка далеко не всякий способен и сам выразить мысль, сформулированную специалистом (или «просто» глубоким мыслителем), — и даже понять таковую. Речь здесь, скорее, идет о том, что понимание текста связано со встречной активностью слушающего, который строит гипотезы относительно содержания и формы воспринимаемого высказывания и в этом смысле, базируясь на той же языковой системе и частично совпадающих фоновых знаниях, моделирует предъявленное ему высказывание под «собственное разумение».

Для нас в данном случае важна возвращающаяся в разные эпохи и в разных контекстах идея о вызванных, вызываемых значениях. Не в ней ли возможность решения семиотического парадокса Соссюра?

В самом деле, трудно подвергнуть сомнению реальность соссюровского знака с его не просто билатеральностью, но «биментальностью». Столь же трудно отрицать, что как раз «биментальность» препятствует признанию данного объекта знаком. Не спасет ситуацию и попытка достаточно традиционного снятия парадокса, когда мы постулируем, что соссюровский «знак» есть психологический коррелят языкового знака — в духе традиции искать психологические корреляты фонем, дифференциальных признаков и пр. Приходится признать, что в языке как собственно лингвистической системе (несколько подробнее об этом понятии см. ниже) просто нет такого объекта, где каким-то образом (вне человека и его психики?) соединялись бы материальное означающее и идеальное означаемое. Равным образом не имеет реальной объяснительной силы возможное предположение о том, что «соссюровский знак» есть знак абстрактный, а в речи и в речевой деятельности представлены конкретные экземпляры знака. Причина практически та же: специфичность соссюровского знака именно в его «биментальности» — следовательно, и базой для абстрагирования должно быть множество объектов, обладающих тем же признаком и, наряду с ним, какими-то еще, которыми мы жертвуем при конструировании абстрактного объекта. Но «биментальность» не имеет выхода в речь и речевую деятельность, где только и может обретаться искомое множество объектов — база для появления объекта абстрактного.

Тогда и остается примирить две реальности и две теории — унилатеральности и билатеральности, связав их понятием «вызывания». Коль скоро билатеральные объекты, о которых говорит Соссюр и вся последующая традиция, не существуют вне ментальных механизмов человека и в силу этого являются некоммуницируемыми, мы должны либо отказать им в статусе знаков, либо ввести особое понятие «знак языка», где мы имеем дело с «одним словом» — знак-языка, т. е. составляющая «знак» просто семантически не выделяется. Фактически это делается для сохранения традиции в словоупотреблении — чтобы не пришлось дезавуировать привычные определения, согласно которым язык есть система знаков.

Заметим, что принятое соглашение не распространяется на более широкое понятие языка в его психолингвистической трактовке: мы «не обязаны» приходить к заключению, что и язык как таковой не является средством коммуникации, раз его единицы, знаки языка, не могут непосредственно вовлекаться в коммуникацию. Язык является системой знаков, но он не сводится к системе знаков; язык также предоставляет в распоряжение говорящего/слушающего механизмы коммуникации, механизмы речевой деятельности. Именно в этом смысле мы бы понимали высказывание Хомского о том, что «язык встроен в речевую деятельность (I-languages are embedded mperformance systems)» [Chomsky 2002: 34].

Что же тогда непосредственно используется в общении, в речевой деятельности? Очевидно, это знаки речи и речевой деятельности (для краткости — «знаки речи»), которые являются унилатеральными сущностями. Знак речи конструируется говорящим по правилам языка и с параметрами, которые определяются эталонами-фреймами, входящими в данные подсистемы языка. Упомянутый эталон-фрейм есть не что иное, как знак языка в том смысле, который представлен в рассуждении выше. Знак речи вызывает активацию соответствующего знака языка в ментальной системе слушающего. Определение «соответствующего» в последнем высказывании надо понимать в прямом смысле: между ментальными механизмами говорящего и слушающего, между их системами знаков языка и конкретными знаками должно существовать соответствие (хотя и не полное совпадение), иначе общение, естественно, будет невозможным.

Нельзя не задать еще один вопрос: остается ли в рамках настоящей системы представлений место для языка в «собственно лингвистическом» смысле? Приходится признать, что с развитием наук о языке защищать автономность лингвистики и ее основного объекта становится всё труднее. Ниже мы, в сущности, воспроизведем незначительно модифицированную точку зрения, которую мы высказывали еще в работах 70-х гг. [Касевич 1974; 1977].

Отправляться будет естественно от реального исследовательского процесса, которым занят предполагаемый «чистый» лингвист. Лингвист работает прежде всего с текстом и по данным текста реконструирует систему, которая этот текст породила. Текст, как сказано выше, составлен из знаков речи, унилатеральных единиц. Лингвист в то же время исходит из презумпции осмысленности текста. В данном случае это означает, что существует семантическая структура, соотнесенная со структурой текста, и что существует система, устанавливающая соответствие между структурой текста и семантической структурой. Такую систему уместно считать фрагментом системы языка в собственно лингвистическом смысле.