— Кантор, я так больше не могу! — взмолилась Саэта, возвратясь с очередного приема, на котором они ожидали увидеть объект своих поисков. Меня достали эти галлантские кобели! Что они так ко мне липнут?

— Я же тебе говорил, что Лютеция — это город-бордель, — сочувственно посмотрел на нее Кантор. — В столице страны, которой правит алкоголик и педераст, не может не произойти полного падения нравов. Вообще этот город всегда имел легкий привкус порока, им наполнен воздух, которым мы дышим и который, должен сказать, заразен. Даже иностранцы, попадая сюда, начинают вести себя как сорвавшиеся с цепи кобели… А знаешь, Саэта, не такой уж он дурак, наш полковник. Все-таки супружеской паре, да еще такой, как мы с тобой, легче выжить в Лютеции. Представь себе, если бы мы действительно приехали как двое мужчин. Да на нас бы на второй день начали оглядываться. Двое мужчин приехали в Лютецию и не ходят по борделям? Да с ними точно не все в порядке! Может, они — пара? А может, они больные какие? А может, это мистралийские шпионы? Могли бы начаться проблемы.

— У нас и так проблемы! — расстроенно махнула рукой Саэта и принялась стаскивать сапоги. — Кантор, пожалуйста, не отходи от меня на этих идиотских приемах. Когда ты рядом, они не решаются приставать. Этот сопляк меня сегодня полапать пытался. Хорошо, что у меня сиськи не настоящие, я бы ведь не выдержала, летел бы он кувырком через весь зал.

— Тебе легче, — вздохнул Кантор. — А бабы ко мне пристают что в твоем присутствии, что без тебя. И что смешно, весь континент считает, будто мистралийцы сексуально озабоченные! А на Галлант никто и внимания не обращает.

Это была чистая правда — Кантор имел несравненно больше проблем от любвеобильных жителей Лютеции, чем его подруга. Помимо наглых баб, достававших его своим вниманием, ему приходилось еще и отпугивать кавалеров от своей «тихой и послушной жены». За те четыре дня, что они провели в Лютеции, он пять раз дрался просто так и два раза на дуэли — сначала с каким-то пьяным офицером на пистолетах, потом с еще одним мистралийским кабальеро на ножах. В общей сложности получилось четыре трупа, и в ближайшее время можно было ожидать неприятностей с местной полицией. А ведьма словно дразнилась — мелькала по городу то в одном месте, то в другом, и выловить ее никак не получалось.

— Не знаю, что делать, — развела руками Саэта. — Здешние мужики не понимают слова «нет». Только если ты стоишь со мной рядом и грозно водишь глазами, они не подходят. А стоит тебе отойти — и вот они, родимые.

Кантор плюхнулся на кровать, как он это делал каждый день — нравилось ему, что ли, на мягком валяться? — и полюбопытствовал:

— Саэта, а тебе правда ни один не нравится?

— С чего бы? — недовольно отозвалась та.

— А тот поэт, что тебя уговаривал замуж? Ты еще так боялась, что я его бить начну.

— Это не потому, что он мне нравился. Мне его жалко стало. Он такой весь трепетный, хрупкий, ты бы его пришиб одним ударом. А он не такой уж и плохой. Он мне стихи читал и с лапами не лез.

— Ну да, — засмеялся Кантор. — Только уговаривал бросить мужа. Я слышал. Вдохновенная была речь. «Ах, мадам, ведь вы не любите его! Вас отдали замуж, не думая о вашей душе и о ваших чувствах, за самодовольного богатого негодяя, и вы обречены загубить свою юность…» Не помню, как там дальше, но красиво. Насчет «увядающего цветка, сорванного грубыми лапами», и тому подобное. И насчет того, что «здесь вам не Мистралия, мадам, здесь женщина свободна»… В гробу я видал такую свободу! Здесь женщина свободна только отдаваться, независимо от того, хочет она этого или нет. Знаешь, в молодости мне нравилась Лютеция, но сейчас… То ли здесь все испаскудилось за эти годы, то ли я стал другим… А что, донья Маргарита, не желаешь ли действительно бросить мужа и связать свою жизнь с бедным поэтом?

— Кантор, — отозвалась Саэта, — ты просто забыл или специально издеваешься?

— Забыл, — покаялся Кантор. — Извини, я не всерьез. Хотя, если честно, для любящего мужчины твои увечья — не препятствие. Но это только в случае настоящей любви, а такого случая хрен дождешься…

Саэта подумала, что бы такое неприятное выдать в ответ, чтобы он расстроился, но не взбесился при этом, и сказала:

— Кантор, а откуда у тебя такая нежная любовь к мадам Алламе? Память о прошлом или как? Она ведь тебе в матери годится.

— Почему именно любовь? — Кантор удивился, но, похоже, не расстроился и не обиделся. — Я просто ее давний поклонник. Ну и что, что ей уже под пятьдесят? Она на столько не выглядит. А актриса она исключительная, другой такой я не видел. Я и на спектакль ходил только потому, что она мне нравится. И цветы ей послал по той же причине.

— Я видела, как ты на нее смотрел, — возразила Саэта. — Ну, признайся, у тебя с ней был роман в лучшие времена?

— Тьфу на тебя! — рассердился Кантор. — Сексуально озабоченная дура! Мадам Аллама действительно мне в матери годится! Я такими делами даже в ранней юности не страдал. Она просто моя любимая актриса. Я еще хочу послушать Гальярдо, так ты уж поостерегись спрашивать, не было ли у меня с ним романа.

— А что, ты ему тоже хочешь цветы послать?

— Хотелось бы, но неправильно поймут. А ты хочешь его послушать или тебе современная музыка не нравится?

— Почему? Нравится. Хочу. А когда? У нас есть время?

— Есть. Завтра дневной концерт в «Одеоне». Приемы, по которым мы шляемся, все равно по вечерам. Давай сходим. А потом пойдем в кафе, поедим мороженого.

— Опять? Кантор, зачем? Я не настолько люблю мороженое, чтобы давиться им каждый день. Вовсе не обязательно…

— Это я люблю мороженое, — пояснил Кантор. — Очень. Просто безумно.