Шрифт:
Вечеринки у Соколова продолжались. И Доменов, как и раньше, был их душой.
С тех пор он и стал откровенен с Соколовым.
Соколов попробовал снова прислушаться к разноголосью.
— Я не верю в возможность организовать промышленность коллективным рабочим трудом, — сипел проснувшийся Савельев.
— Им никогда ничего не добиться, они же отстранили нас от командования и посадили в кресла главнокомандующих-партийцев, энергичных, но не понимающих ни фига в экономике! — старался перекричать всех Дрожилов, заведующий производственным отделом Уралплатины.
— Во-во! — соглашался с ним главный механик Тарасов. — Каждый из нас вроде доктора у колыбели новорожденного ребенка, но нам от этого рождения никакой радости, мы же не связаны кровью с этим ребенком, то бишь советской промышленностью.
«Совсем не таятся, — отметил Соколов. — А чего им таиться? Знают друг друга не первый год. Тот же Вениамин Тарасов — из семьи золотопромышленников, когда-то служил на приисках своего отца в Кочкарской золотопромышленной компании, знал Доменова. Состоял в стройотряде при управлении инженеров белой Сибирской армии… «Состоял» — слово-то какое, — Соколов усмехнулся, — состоял, а не сражался, как и этот сипящий Савельев состоял управляющим…»
— Хватит разговоров! Надоела политика! Пусть царствуют Тоня и песня! — Доменов с гитарой в руках вскочил на стул: — Тишина, господа, тишина! Мы совсем забыли Тонечку. Вы посмотрите на нее. Как ей скучно с нами! Эх вы, а еще себя мужчинами называем. Тонечка, простите нас. Мы просим вас спеть!
— Спойте, — засипел Савельев.
— Спойте! — попросил еще кто-то.
— Ой, как хорошо! — захлопала в ладошки Тонечка. — А то я хотела уже уходить спать… Что будем петь?
— «Я ехала домой»! — заорал Савельев.
Все смотрели на Тоню. И она преобразилась, прикрыла лицо рукой и запела:
— «Я ехала домой, ду-ша была полна не ясным для самой каким-то новым счастьем. Казалось мне, что все с таким участьем, с такою ласкою глядели на меня… Я ехала домой…»
Тоня пела завораживающе. Все притихли.
А потом Доменов подошел к Тоне поближе, ударил по струнам, встал перед Тоней на одно колено:
— «Милая, ты услышь меня, Под окном стою Я с гитарою…»Доменов смотрел на нее снизу вверх умоляюще:
— «Так взгляни на меня Хоть один только раз, Ярче майского дня Чудный блеск твоих глаз!»Потом дели хором:
— «Что это сердце сильно так бьется, Что за тревога волнует мне грудь? Чей это голос в душе раздается, Ночь всю томлюсь, не могу я заснуть…»Хмельная грусть выжимала слезы, а Савельев откровенно плакал:
— Где вы, мои цыгане? Где вы, мои молодые годы?..
Доменов прикрыл глаза, слушая Тоню: «Как Мария поет… Еще лучше Марии…»
Тоне аплодировали долго, она стояла раскрасневшаяся, счастливая.
— Вам на сцену надо, а не сидеть дома, — целовали ей руки.
Разошлись поздно.
Когда Соколов остался с Тоней наедине, глаза ее стали глубокими, задумчивыми. А когда ложились спать, она вдруг заплакала.
— Ты чего, Тонечка? — Соколов нежно погладил ее по плечу. — Что случилось? Ты устала?
Тоня схватила его за руку, прижала к груди:
— Ой, как я устала, ой, как устала! Не могу, не могу, не могу! Ты знаешь, за кого они меня принимают? — рыдала Тоня. — За…
— Знаю, Тонечка, знаю, но потерпи. Совсем немного осталось. Ты же понимаешь, для чего нужна мне эта компания. Доменов везет меня в Москву, в «Клуб горных деятелей», к самому Пальчинскому!
— Когда ты уезжаешь? — перестала рыдать Тоня.
— Завтра, в 16 часов 20 минут, поездом Маньчжурия — Москва. Доменов купил билеты.
— Опять я остаюсь одна, — снова заплакала Тоня. — Как я тут без тебя с ними справлюсь, со всеми?.. С этими?..
Соколов обнял Тоню:
— Справишься. Ты не из таких ситуаций выходила. Ты у меня умница. Потерпи, потерпи, атаманом будешь! Скоро все кончится…
— Ага, скоро… Одно кончается, другое начинается…
— Тонечка, дорогая, прошу тебя, успокойся…
— А ты меня любишь, Коля?
— А ты не чувствуешь? Люблю, конечно. Да еще как!.. Но давай спать. Утро вечера мудренее. Завтра надо собрать меня в дорогу, а потом долго никуда без тебя не уеду.