— Никуда-никуда?

— Никуда.

Тоня обняла Соколова, прижалась к нему, как маленькая:

— Я не буду больше плакать.

— Верю, спи…

В ставни, сквозь щелочку, пролез лунный лучик.

Соколов смотрел на засыпающую Тоню. Непонятное чувство тоски, нежности, тревоги захлестнуло его. Сколько раз они расставались, но такого еще не было. «Старею, — подумал он, — старею!»

В зеркальной двери отражались перелески, поля, речки, полустанки, станции, деревушки, мимо которых проносился скорый.

На переезде в зеркале мелькнула задранная морда испуганной лошади, сивоусый мужик, грозящий с подводы поезду, потом девчушки в длинных маминых кофтах, приветливо поднявшие ручонки.

На столике позвякивала о рюмки початая бутылка коньяка, на салфетках лежали кружочки копченой колбасы, тонкие ломтики ноздреватого сыра, куски домашнего мясного пирога с подрумяненной корочкой.

Доменов и Соколов уютно устроились в двухместном купе международного спального вагона.

— Грешен, люблю удобства, — развалился на диване-полке Доменов, — но разве мы, служители «царя металлов» — так ведь в древности называли алхимики золото? — не заслужили элементарного комфорта? Тем более что наша платина — тяжелее золота, ценнее «царя царей»! Интересно, если алхимики обозначали его символом солнца, как бы они обозначили платину?.. Ох, как в ухе звенит!

— Кто-то вспоминает, — откликнулся Соколов. — А в каком ухе?

— В левом.

— По примете, звон в левом — худой помин.

— Этого мне еще не хватало, — огорчился Доменов. — Кто меня может ругать в Москве? Разве что сам председатель «Клуба горных деятелей» Петр Акимович Пальчинский?

Соколов потянулся к рюмке:

— До сих пор не верю, что он наш руководитель. Ему так доверяет Советская власть, несмотря на прошлое. Он консультирует пятилетние планы…

Доменов удивленно посмотрел на Соколова:

— Вы что, не верите в его идейную убежденность? Он за деньги не продастся. Разве что за миллиарды, которые бы ему дали неограниченную власть на планете, чтобы он смог создать планетарное, всемирное правительство из инженеров и ученых. А к царю и любому начальству у него непочтение с детства заложено…

— Позвольте, позвольте, — прервал Соколов, — а как же его служба Временному правительству? Вспомните газеты 17-го года: «Керенский и Пальчинский», «Кадет диктатор Кишкин и Пальчинский»…

— Меня самого удивило это, но потом я узнал, что он пошел служить февральской революции, идеалы которой Пальчинскому были близки, — возразил Доменов.

— Пожалуй… Настолько близки, что, как писали потом, он один выбежал из Малахитового зала, где сидели министры, — один! — навстречу ворвавшимся в Зимний красногвардейцам. При этом он кричал: «Остановитесь! Дума и Советы договорились!» Его, естественно, арестовали первым.

— Это свидетельствует о его смелости, — с ноткой восхищения произнес Доменов, — о его характере!.. Если бы министры приняли предложение меньшевика Никитина о назначении Пальчинского особоуполномоченным по защите Временного правительства, а не ограниченного жестокого кадета Кишкина, у которого Пальчинский оказался в помощниках, то неизвестно, чем бы все кончилось. Пальчинский один не потерял головы. Он мне рассказывал, как в Белом зале выстроил юнкеров и произнес зажигательную речь. Окончил ее словами: «Умрем, но исполним долг!» И юнкера ответили: «Исполним!» Нет, что ни говорите, Пальчинский мог бы задержать поворот колеса истории…

Соколов вспомнил разрывы снарядов перед Зимним дворцом, снарядов, посланных из Петропавловской крепости, пугающий грохот «Авроры», которая для устрашения била холостым, массу вооруженных рабочих, матросов, солдат и себя — малую каплю гигантской волны гнева, захлестнувшую площадь, и мысленно не согласился с Доменовым: «Будь Пальчинских хоть тысячи, не удержали бы они Зимнего!» Но не стал возражать своему собеседнику.

А Доменов продолжал:

— Пальчинский уже в молодости был на равных со всеми. За границей спорил с большевиком Литвиновым, жившим там под фамилией мистера Гаррисона, и с величайшим провокатором Азефом, и с теоретиком анархизма, геологом и географом Кропоткиным…

— Это с тем Кропоткиным, который признал значение Октябрьской революции, — воспользовался паузой Соколов, — и выступил с призывом к пролетариату земного шара: «Заставить правительства отказаться от мысли о вооруженном вмешательстве в дела России»?.. Ох, как жаль, Вячеслав Александрович, что в противовес Кропоткину мы не можем открыто обратиться к правительствам планеты о вооруженном вмешательстве в дела Советской России. Поддержка извне помогла бы свергнуть Советы в несколько месяцев…