Когда встал вопрос, кто должен проникнуть в антоновскую «крестьянскую освободительную» армию, бесчинствующую в Тамбовской губернии, выбор пал на Соколова.

«Перебежав» из Красной Армии, Соколов попросился на прием к самому начальнику «Главного оперативного штаба революционной народной армии» Антонову. Начштаба любил громкие пышные названия, прикрывал ими бандитское нутро своих полков. После февральской революции он был начальником милиции в Кирсановском уезде и путь в «тамбовские наполеоны» начал с откровенного бандитизма: прихватив оружие, бежал со своими ближайшими соратниками в леса, сколотил шайку в сто пятьдесят человек и начал разбойничать, подняв знамя борьбы против большевизма. Он воспользовался недовольством крестьян продразверсткой, и теперь в его подчинении было две армии, состоящие из полков, приписанных к деревням. Деревни обязали кормить, поить и пополнять полки.

Антонов долго всматривался в Соколова.

Соколов хотел было напомнить место и время их давней встречи. Но Антонов предостерегающе поднял руку:

— Не надо!

Молчание затягивалось. Ближайший антоновский помощник Васька Карась нехорошо засопел и расстегнул кобуру.

Соколов машинально спросил себя: «Какой шутник мог дать этому уголовнику, садисту-убийце такую безобидную кличку? За что оскорбили золотистого карася? Лишь за то, что он живет в заросших и заболоченных местах? Точнее, справедливее было окрестить лиходея Акулой. Он лично пытал и расстреливал сотни коммунистов. Говорили, что это он придумал — отпиливать ржавой пилой головы захваченным чекистам…»

Соколов напрягся: «Если что — придется их…»

И вдруг Антонов хлопнул себя по бедру:

— Узнал… Узнал… Мы же вместе участвовали в экспроприации… Помните, это было…

Соколов облегченно вздохнул:

— Помню! Как же не помнить… Пуля охранника кончик пальца тогда у меня оторвала. Хорошо, что на левой руке. — Соколов показал укороченный мизинец. — Вы мне его перевязывали, своим платком.

Антонов обнял Соколова:

— Рад вас видеть в рядах моей армии. Мне нужны такие отважные люди!

Соколов попал в окружение Антонова. И Васька Карась вынужден был с ним считаться.

Это помогло Соколову выполнить задание Дзержинского, обезвредить самых влиятельных руководителей восстания на Тамбовщине.

Нет, этот период не имел трещин, которые могли бы насторожить противника.

Дело в чем-то другом? Но в чем?

Излишним любопытством он не отличался, события не подталкивал: чекист, не имеющий терпения, — плохой чекист. Доменова ни о чем не расспрашивал, тот постепенно открывался сам. Ну, а любопытство хорошенькой женщины, его Тони, — это так естественно. Как же ей не узнавать подробности о мужчинах, среди которых, как считали все ее поклонники, она выбирала богатого любовника или даже замену Соколову.

После, того, как при помощи Тони Соколов узнал почти все фамилии москвичей, уральцев, сибиряков, входящих в руководство «Клуба горных деятелей», а на последнем совещании в Москве уточнил недостающие имена, он смог вычертить четкую схему разветвленной вредительской организации в золото-платиновой промышленности.

При Соколове давались Доменовым распоряжения о консервации богатых залежей металла, о посылке геологических партий в заведомо неперспективные места, где до революции уже прошли геологи. Доменов при этом посмеивался: «Пускай потратят государственные денежки и время — мы знаем, там ни золота, ни платины нет!»

Были теперь и свидетели — маркшейдеры, рабочие, старатели, инженер Еремеев…

А может быть, они увидели Еремеева?

Когда Доменов поручил Соколову ликвидировать этого честного, строптивого инженера, понявшего, что его заставляют выполнять вредительские распоряжения, Соколов по старой подпольной привычке проверил: не идет ли за ним Доменов или Гойер, не следят ли их люди?

Он свернул в проходные дворы. Постоял в засаде. Нет, не следят. Лишь тогда он позвонил Ногину, а затем вызвал Еремеева.

Молодой инженер понял все с полуслова и решительно заявил:

— Я помогу вам… Но… Когда я исчезну, жена будет страдать. Нельзя ли ей сообщить?

Ногин задумался.

— Мы устроим ей внезапный отъезд к родственникам. И соединим вас с ней — подыщем вам такую работу в таком месте, куда Доменов и его люди не дотянутся.

Нет, Еремеев должен сдержать слово. Он не появится раньше срока в Свердловске.

Соколов мысленно перенесся в Свердловск: «Может, в дом к Тоне уже стучат? Она не кисейная барышня, стреляет не хуже меня. И опыт у нее есть, в органах давно, комсомол еще послал… Но могут прийти от моего имени, скажут: «Ваш муж просил вам передать!» — И вот так же, как в меня!» Соколову стало не по себе: «Какую ошибку я допустил — не знаю, но эта ошибка — угроза Тониной жизни!»

Он зашагал еще быстрее.

На центральной улице переговаривались, смеялись, напевали.

Центральная улица не слышала выстрелов, в переулке.

Поезд еще тормозил. А Соколов уже видел: его встречают. На перроне стоял Добош, осунувшийся, с заострившимся носом, сосредоточенный, угрюмый.

Около него переминался с ноги на ногу рослый сутуловатый парень в короткой для него шинели.