Я подошла к двери Дарии Андреевны и постучала. Сильным голосом сказали:

– Войдите!

Я на секунду растерялась, подумала, что ошиблась дверью, и сразу же вспомнила о необычном голосе милой старушки. Я вошла, но увидела ее не сразу, так как эта маленькая женщина сидела в огромном уютном кресле. Лучше б оно было поменьше, потому что в нем она совсем терялась. В остальном комната очень соответствовала облику своей хозяйки. Все в ней было выдержано в белой, голубой и синей гамме. Окна прикрывали шелковые белоснежные в мелких синих цветочках портьеры, такой же тканью была обтянута мебель, на столе была темно-синяя скатерть, связанная крючком, мебель скромная, но из натурального дерева. Больше всего поражало обилие цветов в красивых голубых кашпо. Мне как начинающему цветоводу захотелось походить и рассмотреть все это великолепие, но момент был неподходящий.

У Дарьи Андреевны были очень светлые добрые глаза, лицо со следами былой красоты, теперь испещренное морщинами, и абсолютно седые волосы, собранные в пучок.

– Проходи, милая, – сказала она, – после смерти моего мальчика я совсем не могу спать. Все думаю, как несправедлива жизнь. Я прожила так долго, так устала от своих лет, своей беспомощности и старости, а Володечка совсем молоденький, у него впереди было еще столько непознанного, столько нового, но вот я сижу здесь, дышу, завтракаю, а он, мое дорогое дитя, уже в земле. Почему не наоборот? Так было бы лучше для всех.

Бедная Дарья Андреевна была совершенно в растрепанных чувствах, и я испугалась, что разговор может принять не то направление, которое мне нужно.

Не успела я об этом подумать, как лицо нянечки из скорбного стало серьезным.

– Извини, детка. Ты конечно же не об этом хотела бы со мной поговорить. Я знаю, что ты обременена поисками убийцы, поэтому постараюсь помочь чем только смогу. Что бы ты хотела узнать?

«А старушка просто кремень, как я погляжу. Умеет вовремя сгруппироваться», – подумала я.

– Расскажите мне о Володе. Лучше, если вы начнете с самого детства. В общем, я сама точно не знаю, что меня интересует, пока просто собираю информацию.

– Ну что ж, если начинать с самого детства, то думаю, никак нельзя обойти и мою биографию, так как она тесно связана с жизнью и Прохора, и Володи, и Катерины.

Боже, очередная исповедь. Еще немного, и я могу писать мемуары или стану исповедником в какой-нибудь церквушке. Наверное, есть во мне что-то такое, что располагает к искренности даже малознакомых людей. Что ж, в моей нынешней ситуации это весьма кстати. Главное, суметь отделить зерна от плевел.

Я устроилась в кресле и приготовилась слушать.

– Я уже говорила, что зажилась на этом свете. Не многие доживают до восьмидесяти шести лет. Я родилась во время рабоче-крестьянской революции. Мои родители были мелкими дворянами. Отец – земский врач, мама из небогатой дворянской семьи. У них очень долго не было детей, и когда я родилась, родители необыкновенно радовались, несмотря на политические изменения в стране. Думаю, что тогда никто не мог предположить, что все обернется так плачевно и для России, и для царского двора, и для нашей семьи в частности. Родители во мне души не чаяли, может, из-за меня и не смогли вовремя уехать, потому что боялись рисковать моей жизнью и моим здоровьем, ведь они так долго ждали моего рождения. Им пришлось приспосабливаться к новому режиму или хотя бы делать вид, что они его принимают.

Отец даже дорос до заведующего педиатрической лечебницей. Мама пошла работать машинисткой. Это были тихие интеллигентные люди и меня воспитывали так же. Мы жили в маленькой комнатке в огромной коммунальной квартире. Там день и ночь бушевали страсти и выяснялись отношения между соседями, мы же старательно избегали любых конфликтов и лишний раз не высовывались. Может быть, за это нас и недолюбливали. Соседям казалось, что мы противопоставляем себя обществу, что мы заносчивы и недружелюбны, хотя папа всегда лечил их детей, помогал доставать лекарства, а мама, которая восхитительно готовила, угощала их чем-нибудь вкусненьким.

Так вот, в 30-х годах некоторые соседи начали потихоньку исчезать. В их комнаты заселялись другие люди, а потом тоже куда-то пропадали. Несмотря на то что мне уже было двадцать лет, я не понимала, что происходит. Теперь родители вздрагивали от любого шороха, старались лишний раз не выходить на улицу, а под кроватью у нас лежали три вещмешка с теплыми вещами, алюминиевыми кружками и сухарями. Мама часто обнимала меня, целовала и плакала. Однажды я спросила, почему она плачет, и тогда она рассказала о нашем происхождении, об арестах и умоляла, заклинала меня беречь себя и выжить любым способом.

Во время очередной смены соседей в одну из комнат заселился человек в военной форме. Я, когда его первый раз увидела, чуть не умерла от страха. Сначала думала, что нас пришли арестовывать. Потом, когда он улыбнулся и сказал, что его зовут Федот, что он наш новый сосед и надеется, что мы подружимся, я едва не лишилась чувств. У него был взгляд садиста, а улыбка не предвещала ничего хорошего. Он был рыжий, с кустистыми бровями, с лицом, изъеденным оспой, маленькими близко посажеными глазками, со скошенным лбом. Квазимодо рядом с ним был бы милым и приятным. Я кое-как пропищала свое имя и убежала к себе.