Круг. Тут я по аналогии выхожу на БД. Теперь я так и буду гадать – ушел он в Лес, укрылся ли где-нибудь тут, в Андрии? Не его дело быть активистом, да еще в таком двусмысленном предприятии. Нет, Эрмину бы стоило как-то предупредить, хотя если она моей породы – тоже глаза перед сыном выдадут. Чует сердце: если она такова, как думаю, то и без того поймет и будет на нашей стороне. И вообще, запустили они мне щекотку под черепную коробку. Снова уходить надо, свербит в мозгу, кхонды чувствуют неладное за неделю вперед, а до коронации уж не полмесяца, поменьше недели. Это, как его, помазывание миром похоже на наше средневековое. И вот что приходит мне в голову: для целей Мартина требуется именно законно короноваться, по всем правилам, миропомазанным, присягнуть Эрбису. Иначе он для всех номинальный, гражданский владыка, и его бунт против страны Нэсин – бунт человека. Он же хочет поднять себя как символ Андрии. Меч и знамя, говорил брат Мартина. Мартин Флориан Первый хочет идти против сюзерена, которого сам же и поставил над собой! Снова парадокс. И моя Серена – какая хитрая карта в этой его игре? Затравка или приманка? Нет, я должна снова показаться наружу, как бы ни просили меня не вмешиваться. Хотя разве просили? Только слово моё и было им нужно. Нет, пора камню катиться дальше, потому что во веки веков нет для меня дома там, где мне хорошо.

Я объяснила котам и кошкам ситуацию и прибавила, что хотела бы предостеречь их от имени моего кхондского верхового и верховного чутья. По моим и Данилевым следам уж точно явятся гости, а с чем эти гости придут – непонятно. Вряд ли с очень добрым.

– В доме, где нет ни дверей, ни окон, нас не страшит ничто, – сказал их старшина, пожилой манкатт по имени Миорр. – Уйдем.

– А малые дети, они как – гроздьями на бегущих мамах повиснут, как опоссумы, или самоходом пойдут? – спросила я риторически.

Потому что в каждом углу нынче пищало по котенку – манкаттские женщины и зачинают, и рожают волной.

Миорр пообещал эвакуировать лишний народ и для того пригнать крепких мужчин. На том расстались.

…Всё во мне звенело от напряжения и готово было лопнуть. Такое, случается, находит на меня, когда я знаю о приближении События: и это сообщало моим движениям ту судорожность и суетливость, за которую меня ругала еще рутенская «Серена». Я вынула из тайника остаток общинных денег, свернула трубкой и запихнула в лифчик. Фигура у меня хотя и далека от цветущего эталона античности, но до сих пор хоть куда, не одна двуногая молодуха позавидует. Поэтому переход к стилю простого трудового населения дался мне легко: надела тонкую черную шерстяную юбку с крупным желто-оранжевым узором, похожим на павлово-посадский (капуста в орденских лентах), и желтое же пренаглое бюстье из трикотажных ремешков, похожее не двойной намордник. Из юбочного запаха, который доходил до пояса, виднелись гладкие, телесного цвета панталончики (самый писк), а тощие плечи для-ради тепла укрылись за черной кружевной косынкой. По моему расчету, ни одному вору или соглядатаю не попритчится, что из эдакого верха или низа можно сделать переносной сейф. И денег жалко, и терпеть не могу, когда общупывают и обыскивают! На физиономии моей красовались огромные теневые очки, выгоревшие волосы и так были острижены до предела – мы с Бэсом боялись вшей, – а к тому же я с ног до головы натерлась здешним эквивалентом незрелого грецкого ореха. Для типичного андрского загара он выглядел грязновато, но расчет был на то, что этот сок широко использовался горожанками в качестве лечебной косметики. Вот обувь слегка подкачала: неснашиваемые «кошачьи лапы» или, как тут их называют, «коты», еще лесных времен. Здешнее население попирало тротуар сандалиями на высокой прорезной платформе; стоило это хорошую кучу монет и оттого показалось мне нецелесообразным.

У моей ноги бежал бассет, слегка подгримированный под дворнягу, а в руках я несла глубокую корзинку с крышкой. Там была книга. Оставить ее у меня не хватило духу, нечто подсказывало мне, что это подарок кого-то из моих знакомых Странников. Я даже догадывалась, кого: маргинальные изречения короля-монаха были на слуху как у плебеев, так и у аристо, наподобие народной мудрости или анекдотов про Ходжу Насреддина.

День зачинался ясный, никакой вялой мороси не предвиделось. Путь наш пролегал по районам, куда я производила лишь редкие и краткие вылазки: латексная мостовая была потерта, деревья на тротуаре неухожены и растрепаны, но куда милее, чем в деловой части столицы. Детишки, рассеянные по скверикам и газонам, щедро удобряли их. Из задней части одного андрееныша вылезла нерасторопная белая глиста, но тут же убралась назад. Он обтерся травой, натянул штаники; поймав мой взгляд, сделал ручкой и убежал, унося с собой образчик своей кишечной фауны. Жизнерадостная толстуха поистине квадратного сечения шла, подергивая задом в сарафане, и волокла за руку тощенькую девочку с одутловатым сине-смуглым личиком. Местная публичная мода на них обеих не распространилась: для нее было нужно хотя бы подобие нормального человеческого сложения. Те женщины, что соблюдали свой первозданный вид, – у них это становилось самодовлеющим занятием.

Дребезжали по выбоинам и по брусчатке автомобили бедняков – крытые мотороллеры с плохими рессорами и дурным запахом. На спирт для них явно не тратились, пили сами. Солярные батареи, несмотря на обилие солнечной силы, оставались роскошью, доступной Мартину, Шушанку и иже с ними. Зато фриссов тут было множество, не таких крупных, как в центре, и более художественной масти: гнедой, буланой, соловой, пегой, изабелловой и даже, что меня удивило, – редчайшей игреней, так похожей на масть тутошних двуногих аниму. Отбраковка шла вразрез с теми представлениями, которые сохранились у меня со времен моей прошлой жизни. Лошади впрягались в тележки на резиновом ходу – перевозили белье из прачечных, овощи от зеленщика, хлеб от булочника. Мелкие дельцы из юридических и сыскных контор и банковских филиалов бегали трусцой в своих многокарманных шортах. Деловые воры и степенные мафиози местного розлива щеголяли в смокингах, нарочито бесформенных – ирония над высшим сословием. Ножи и пневматические трубки с ядовитой стрелкой были оружием компактным и в такой маскировке не нуждались… Проститутки от сглазу кутались в огромные шелковые шали поверх длиннейшего «платья-перчатки», обтягивающего руку до кисти, ноги – до кончиков сандалий, шею – до подбородка. И кругом роились кауранги, небрежно чесанные, тощие, с меланхолическими медово-карими глазами, обведенными по радужке желтым радиоактивным ободком.

Мы с Бэсом решили в гостиницу не ходить: комфорта, по словам кошек, никакого, а документ потребуют. У него был нататуирован на пузе кодовый регистрационный номер, сложная анаграмма Шушанкова имени, однако намек на опального аристократа был нам небезопасен. Я же в бытность мою в Замке выправила себе на всякий случай андрский вид на жительство в пределах страны – самый престижный, обычные ограничиваются фермой, городом или краем. Только первое, что я хотела скрыть, – это саму себя. Так что мы посматривали на те объявления о сдаче частных квартир, которые выглядели наименее притязательно. Цены на квартиры и комнаты в доходных домах были приписаны внизу объявлений и никак не устраивали мою сквалыжную натуру, но я отмечала способ печати или ручного письма, качество бумаги и пластика. Беден стиль – беден и владелец, авось договоримся.

– На худой конец нагрянем к Молчунам, – то и дело говорил Бэс.

– Или, может, в дворянскую коммуну напросимся, – вторила я.

– А что, это идея, – произнес он без большого азарта, когда мы в двадцатый раз сличили полиграфическое качество назаборной надписи с обозначенной там цифирью. – Кауры кучкуются как раз при здешних мунках, и уж кто-кто, а они бумаг не потребуют, ни те, ни другие. Им сразу видать, кто ты и что ты. Я сам-один, без вас, ина Тати, факт туда бы направился.

– И это поистине новое, – подвела я итог. – Что ж, веди нас, тебе и карты в лапы!

…Здесь был выбитый пустырь, наверняка самое низменное место Семихолмия. Кузни и мастерские, несколько полузаброшенных в будни торговых рядов: мунки разъезжали с кое-какими несерьезными сувенирами по всем злачным местам столицы, это было дешевле, чем продавать их на комиссию в андрские модные лавки, а здешний рыночек был к тому же рассчитан на тех, кто желал вблизи полюбоваться на «чумазое ремесло». Поселения каурангов стояли на подступах к двух– или пятиэтажным хибарам мунков, а посреди самих «стайных построек» в почти таких же конурах, палатках или подержанных фургонах (разумеется, еще колесных) мунков ютились бомжи, настоящие, с маленькой буквы; их еще называли «беспривязными». Народ это был добродушный, из-за крайней нужды относительно мало пьющий и по той же нужде трудолюбивый – стандартные собачьи жилища знаменовали венец их творческих усилий, – а к тому же вовсе не грязный. Мункам платили деньги за воду: столько-то ведро хлорированной питьевой с приносом, столько-то – без. Кроме того, кауранги примерно раз в две недели загоняли своих подопечных в лежащее неподалеку озерцо; ключи, которые его подпитывали, были теплыми и пахли сероводородом, целили язвы и изгоняли блох и вошек. Тряпье полоскалось тут же, им легко обменивались. Попасть сюда – значило стать совершенно неотличимым от других.