Вода, как было сказано выше, тут имелась в достатке. Ручеек, что нынче вовсю трудился над стиркой белья, кипя и пуская сердитые пузыри, был для того дважды перехвачен поперек двумя загородками из той же вездесущей осиновербы: верхняя была пореже, нижняя погуще. Внутри запруды был помещен двухнедельный запас простынок, наволок, рубах, портов, рушников и утиральников. Местный анахорет умерщвлением плоти явно не страдал и был завидный чистюля.

Сам мой будущий собеседник (или, если дипломатичнее, Высокая Разговаривающая Сторона) стоял рядом с изгородью без комильфо… камуфляжного комбинезона, в белых штанах, засученных до колена, и драил крупным песком небольшой котелок. Голый торс не показался мне шибко впечатляющим, но и следов измождения не носил. На лицо падали потемневшие от брызг локоны, а из них глядел профиль. Собственно, профиль этот состоял из одного тощего носа, самодовлеющего, как в одноименном рассказе Гоголя.

Увидев меня, Бродяжник одним швырком откинул свою прическу за спину. Нижняя часть лица также была погружена в густую волосню, однако выражение того, что оттуда выступало, было обнадеживающим: благостное и слегка ехидное. Я тотчас поняла, чем именно он купил мою строптивую дочь и добился повиновения.

– Привет вам, благородная женщина. Вы и есть матушка Серены?

– Вроде больше некому, молодой человек, если вы не ждали сюда целого дамского гарема. А я имею честь говорить с БД. Как хотите, чтобы я расшифровала это Д – Даниил?

– Даниэль – андрский вариант моего святильного имени, Даниль – инсанский, кто как хочет. То же с прозвищами. Сам я предпочитаю, так сказать, внутри себя (тут он то ли перешел на рутенский, то ли подбавил невербальной информации, не знаю точно) двойное слово: Бомж-Доброволец.

– С чего ж так круто?

– А, я и думал, что вы поймете как надо. Видите ли, меня по-разному именуют. Странником, Осененным Тенью Деревьев, Помазывателем – я ведь лекарю понемногу; Пребывающим-Под-Крылом, то есть защищенным силой Провидения. Почти весь этот букет значений вытекает из одного скопища звуков, масих. Масихом же, дословно – Покровительствуемым, у нас именуют лицо, которое в принципе не привязано к отцовскому крову, к определенному месту обитания, ко штампу в виде на жительство. То же, что рутенское бомж, верно? А Доброволец – потому что имел Дом, но добровольно его уступил.

– Что такое Дом? Серене снилось – собор, церковь…

– Кунгов Великой Андрии, ее властителей, в старину называли Держателями Дома. Я старший брат Мартина Флориана.

Да. Две особы царской крови в один день – это был очевидный перебор. О Мартине я знала кое-что и до того, как Артханг торопливо изложил мне свою версию событий Королевского Большого Гона, уловленных через посредство биотоков Серены, и вначале подумала, что он, скорее всего, подослал своего родича к Серене специально. Защитить, уловить там… Иначе – какое надругательство над теорией вероятности!

– Как там Серена – в самом деле у вас?

– У меня. Предъявлю, не волнуйтесь. Пока она спит под моим кровом, так что я бездомен вдвойне. Это у нее, по-моему, нервное. На нее спланировали два десантника внутренней службы безопасности, то ли ради неверно понятого королевского интереса, то ли из-за себя самих; а она их мало в землю не вбила по самые плечи. Я единственно помешал. Вот оно внутри нее и перегорает – боевая ярость, запертая воинская кровь, что толкает на подвиги.

– Положительно, я не берусь отвечать за стихийное бедствие, что ходит у меня в дочерях.

– Какое бедствие? Да прелестная же девушка! Истинная женщина телом и духом. А что не из трусливых – так последнее качество еще никого не красило.

– Я бы ее скорее сочла мальчишницей. Братья и дружили с ней, и ни в чем спуску не давали – муштровали, как солдатика. Это помимо той выучки, что кхондский женский пол получает законно. Теперь еще мунки-хаа…

Я нарочито проговорилась и замолкла: хотела посмотреть, как он среагирует на Коваши и не подхватит ли намека, что брошен в виде приманки. Он проигнорировал:

– Ей позволили быть собой и идти к себе, всё углубляясь. Галантность в молодежных субкультурах нередко и возникает, и воспринимается как нечто оскорбительное. Но только до поры, пока сущность мужчины и женская суть не созрели, не прорезались изнутри. Истинная женственность – явление сильное и очень глубинное. Она встречается крайне редко, и за нее большей частью принимают поверхностные проявления: особую лексику, кокетство, наряды, изящество и прихотливость манер, нежелание быть умной и поиск сильного плеча…

– Так в чем, по-вашему, цель истинной женственности?

– Оберегать мужчину от его внутреннего.

– Тогда – истинного мужества, мужественности?

– Защищать женщину от внешней беды.

– Отличный афоризм. Где берете только… А теперь показывайте дочку, иначе я подумаю, что вы мне здоровые зубы заговариваете. Не беда, если и разбудим.

Внутри дома было слегка поуютнее, чем снаружи – хотя окон, как я и думала, не было, бодрый и нарядный свет вовсю лился из щели, которая образовалась между крышей и верхом стены. То был весьма романтический уют: видимость, кажимость, лакировка. Ни стола, ни постели. Земляной утрамбованный пол чуть отступя от порога был прорезан четырехсторонней траншеей, посереди которой возвышался кусок в форме могильной плиты, едва ли не ею же, родимой, и крытый, – по всей видимости, едалище. Ибо на полированном светлом камне утвердилась глиняная и деревянная утварь, довольно симпатичная: кринка, две миски, три ложки, нож (самшитовый, хотя, возможно, и костяной), блюдо для хлеба. Печка отсутствовала – хозяин не желал «травить свою осину керосином». Что за штуковина, выпуклая или впуклая, служила здесь постелью, я так и не поняла; у стенки, украшенной довольно красивым и бокастым музыкальным инструментом, было набросано до черта полосатых дерюг, матрасов и подушек в одних наперниках, и как раз тут, наполовину зарывшись во весь этот художественный беспорядок, пребывала доблестная Серена. В головах у нее подремывала та самая кошка. Кремовое брюшко самого теплого тона расположилось на лбу моей дочери, а лапы – в несколько устрашающей близости от глаз. Впрочем, кинжалы были надежно упрятаны, а в ленивой позе воплощена была сама кротость.