– Андрские иереи считают, что аниму обладает единой и к тому же бессмертной душой и именно этим отличается от Живущих… прочих Живущих, – поправилась она. – А вот нэсин, как мне рассказывали, насчитывают у нас четыре души, воплощения четырех княжеств: из них три смертны и природны, а одна всё же бессмертна – та, что от Творца.

– Простите, – я вклинилась в краткую выжидательную паузу, догадавшись, что ее оставили именно для меня. – Четыре царства, и на границе между каждыми двумя стоят сущности, которые несу в себе двойную же природу: мост между камнем и растением, растением и животным, животным и аниму. Аниму собирает в себе три души смертных и одну вечную, но если разделить иначе – три дыхания жизни, растительной, животной и «ангельской», и одно – смерти: скалы, камня, земли. Однако смерть – только оболочка, плотная спора жизни.

– Откуда у вас это знание, коль скоро вы объявили себя несведущей?

– Наверное, пришло на зов, и именно потому, что я не стесняюсь манифестировать свое неведение, – улыбнулась я. – А если серьезно, – то одна из древних религий народа рутен.

– И вы считаете, что три души как бы сплетаются, вырастают одна из другой…

– Вылупляясь из мертвой споры. Смерть – не отсутствие жизни, а передышка в ней.

– Растительная душа или, что то же, жизнь – символ роста и размножения, животная – страстей, эмоций, человеческая – символ потенций, того, что аниму может приникнуть к неиссякаемому источнику высшего знания…

– К конечной Истине, – я, наконец, поняла свою роль при королеве Эрмине – подбрасывать краткие реплики, как щепу на растопку. – Но, как правило, Истина недоступна человеку-аниму, ибо низшие души его повреждены, он раб своих страстей. Это называется первородным грехом человечества.

– Грех. Дурное поведение, грязная мысль. Иереи говорят сходное. Нет, если бы все было так просто…

– Все не так просто. Благое по виду может быть направлено в ложную сторону. Стрела Аримана, полубога зла…

– Стрела, пущенная вперед, летит вспять, говорил мне мой сынок Дан… Мы нисходим к смерти вместо того, чтобы восходить, прервалась связь и разломано кольцо. Нам нужен тот, кто соединит его и развернет, как в стремительном броске разворачивается Великая Коата. Тот, кто придаст смерти ее изначальный смысл.

– Ваше величие, сын ваш Мартин, по-видимому, одержим тем же родом символической поэзии, что и вы, поскольку он забрал кольцо моей Серены, – усмехнулась я как могла тонко. Воистину, мы с ней затерроризировались и затеоретизировались на религиозно-философской почве. Пора была возвращаться к конкретике.

– Это кольцо – оно не для женщины, – внезапно сказала она. – Виноград и вино – знак крови и жертвы. Знак протяженной бесконечности – змея, рождающая самое себя… Ах, – она встряхнула головкой, развела руки, в одной из которых был зажат ее очковый велосипед. – И что это нашло на двух почтенных дам, которые говорят о своих детях, ина Тати?

– Не могу знать, ина Эрмина, – я будто ухнула в воздушную яму, так неожидан был переход. Смутное ощущение, что меня одурачили: я, конечно, подготавливала этот переход, но в конечном счете Эрмина поддалась моим намекам не раньше, чем изложила все, что хотела.

– Ваша дочь – прекрасная девушка, истинно прекрасная. Истинное дитя и залог всех четырех стихий. Не ущербный, как мы все тут. Однако еще не знает себя в полной мере. Вот мой сын намечает в честь нее целую серию грандиозных праздников и увеселений…

– Сеть развлечений, которой с лихвой достанет, чтобы уловить и затем поразить лесную провинциалку… – добавила я тихо. – Он не сомневается, что рано или поздно добьется ее согласия на брак и тогда уж вернет ей то меченое колечко.

Эрмина качнула своей изящной головкой и прибавила – добродушно и слегка брюзгливо:

– Завидую я вам, ина Тати. Вы, кхондки, получаете власть от мужчины и владеете ею, хотя исконно ею не обладали. Мы, андрские аристо, имея власть по праву рождения, вынуждены ее ему отдавать. То же, что в супружестве, происходит и с детьми. Ваши дети вас почитают, а мой, так сказать, мужчина номер два испросит моего благословения, ручаюсь, не ранее, чем будет стоять под брачным балдахином.

(«И, чего доброго, еще до того, как получит формальное согласие невесты, – подумала я. – В символике не смыслит ни черта, равно как и в приличии. Коли уж перстень присвоил, станется с него и под корону силком подвести.»)

Может быть, я фантазирую? Да, пожалуй. Растрогать ее Мартину удалось, но взнуздать и оседлать – совсем другое дело, куда более долгое и трудоемкое.

– В мире существует нечто предначертанное и неотвратимое, только мы не всегда умеем выделить его из шелухи случайностей, – ответила я нарочито резонерски. – Лично я довольствовалась положением важной кхондской мамушки, примиряюсь с картинным бременем нынешней моей власти и не так уж расположена перейти в следующий по чину ранг: потенциальной королевской бабки. А вас, госпожа Эрмина, не пугает подобное развитие событий?