Скрытое. Невоплощенное. Батын. Парус и мачты небесного корабля.

Поинтересоваться городом изнутри мы почти что и не успели. Видимо, насчет нас поступила команда, перечеркивающая старую, и аудиенция королевы Эрменхильды приблизилась к нам вплотную. Пожалуй, виновато в этом было не только наше нетерпение, но и чрезмерная пронырливость – мы успели побыть свидетелями чересчур многих сцен частной жизни. Кроме того, бассет обещался поторопить дворцовую бюрократию через кое-каких знакомых каурангов, что работают там санитарами леса… тьфу, Замка, то есть убирают андрские объедки. Так что тут все факторы сложились вместе. Вначале, как сказало королевино доверенное лицо, ей угодно принять одну меня, немного позже – мою дочь. Мы не знали, радоваться этому или нет: бассет и Фиолетта дали нам понять, что в период до мы лица частные и свободны как угодно распоряжаться собой, а вот после фиг погуляешь по метрополитену, музеям и прочим культурным учреждениям. Будут водить ограниченно, вполне официально и одним казенным андром в свите, увы, не ограничат.

Непосредственно до того Шушанк и Бэс в последний разок проинструктировали меня насчет характера своей госпожи. По словам андра, ни тем, кто любил, ни тем, кто не принимал «инсанскую сивиллу», не удавалось сделать ее заместительницу полностью своей. Она была как бы сложена из двух частей: по духу, да и чисто по-женски, была естественной союзницей Софии – притом и сама прежняя королева не однажды ее выручала, – но по натуре, гибкой и своевольной, противилась и тем, кто во имя личных отношений с ее предшественницей желал сделать Эрменхильду покровительницей инсанской культурной экспансии. Поворачиваться к человеку согласной, а не супротивной стороной сия царственная особа не умела и не соизволяла. Так говорил Шушанк, а его песик добавлял:

– Она получила в детстве какую-то непонятную закалку. Из тех, чье чувство достоинства постоянно попирают, получаются жуткие гордецы, а с ней такого не вышло: те из придворных, кто «прессовал» ее начиная с двенадцати лет, в конце уперлись в нечто такое, что не поддалось их усилиям. Предел сжатия. Кстати добавлю: тут хозяин говорил, что наша королева противоречит всему подряд. Так это тоже зависимость, только с обратным знаком! Тогда бы ее любой вычислил. Нет-нет, она не просто кажется своевольной, а в действительности имеет свою волю, и решения ее непредсказуемы.

Взрослый ребенок в диком парке с двумя истинными детьми на руках, представила я. Гибкий человеческий тростник. Трость. Бамбук. Шпага. Как вести себя с таким созданием, которое не поддается на обычные хитрости нас, двуногих?

«Показать ей себя такой, какова я взаправду. И не хитрить», – решила я.

…Очень раннее, темное еще утро. Машинка со мной, Шушанком и Бэсом внутри перескакивает через деловые кварталы и парки. Дорога почти упирается в широкое подножие одинокого холма – он куда больше, чем мы ожидали, и вырастает на горизонте стремительно, будто напрыгивает на тебя. Замок довлеет надо всем: прямоуголен, регулярен и тяжел, как антикварный утюг, что нагревается изнутри углями. Они уже горели в многометровой толще стен – крошечные оранжевые оконца. Да, это и впрямь корона, но не сводчатый венец, подумала я. Серена, которой каким-то образом и его показали раньше, чем мне, говорила:

– Он велик, великолепен и ни с чем не сравним. Храм – сказка неба, Замок – легенда земли.

В самом деле, его очертания скрадываются в полусумраке, хотя легкий призрак света уже позволяет различить границы между небом и камнем, швы между квадратными глыбами, арки галерей нижнего уровня, лаконичную резьбу. Лаконичен он весь, как бы стушевывается, как бы уклоняется от того, чтобы зазвучать в полную мощь. Ибо Замок – это иероглиф, который страшится поверхностной расшифровки и поэтому притворяется обыденностью. Не хочет, чтобы ему придавали слишком явный сакральный смысл. Бережет себя от профанного чтения. Потаенный Замок на Коронном Холме… Я нанизывала на нить эпитеты, определения и прозвища, кругами подбираясь к его сути. Замок-Гора. Горний Замок. Замок, где некогда жила королевская инсанская колдунья. Он, как и здешние соборы, вплоть до того, самого большого, закуклился в пространстве, оделся воздухом, но не было в нем, несмотря на вышину мощных квадратных башен, их устремления к полету: напротив, своей пятою он плотно упирался в землю.

– Это старинное здание? – спросила я Шушанка. Он так и понял, что я более того не о Замке, а о королеве Софье.

– Разумеется. Резиденция предков нынешней владычицы. Госпожа мать короля-монаха, живя в нем, насадила парк вокруг полуразвалившейся центральной башни и переделала по своему вкусу ряд покоев: она считала нетактичным очень-то хозяйничать да и, по правде говоря, не любила парадной резиденции кунга. Сам король Филандр то и дело переезжал с нею из дворца в дворец. Теперь в этих стенах почти безвыездно живет истинная владелица; но самое забавное, что и высокой госпоже Эрменхильде он точно платье, купленное на вырост.

Это мне было отчасти понятно: такой Замок никому из обыкновенных смертных не будет по плечу.

Тем временем вставало солнце, розовое, робкое, но жгучее. И Замок сразу вспыхнул его жаром – сухой и желтый известняк, оранжевая гладкость кирпича, нарядные, буро-оливково-голубые, инкрустации или заплаты новых покоев. Он уже не казался заматеревшим чудищем: нечто прохладное и гибкое, как сталь, проявилось в нем на солнце.

– А королева Эрменхильда изменила здесь что-то? Я, конечно, мало чувствую логику чужого стиля, но кирпич… Изразцы…

– Вы угадали, – Шушанк слегка поклонился. – Ее величество в самом деле умеет настоять на своем, когда действительно этого хочет, – и весьма своеобразно. К тому времени, когда она со взрослыми сыновьями решила переселиться сюда, внешняя оболочка Замка выветрилась и искрошилась; инсанские и – ранее – андрские осадные орудия оставили в ней шрамы боевой славы, которые никто и не думал заделывать. По ее решению мастера сгладили и окантовали их, вплетя в новый узор, а из узора выросли разветвленные надстройки: там теперь самые удобные и современные помещения.