Шрифт:
— Каким тритритрол… — запнулся старик. Он не мог выговорить этого слова.
— Тринитротолуолом, — строго повторил папа. — Если уже разучились говорить, ушли бы лучше на пенсию.
Начальник ничего не ответил. Он поспешил за нами. В вагоне опять поднялся крик. Парень клялся и божился, что в мотоциклетном бачке не бензин, а вода. Старичок отвернул пробку и понюхал. За ним было сунулся я, но мама оттащила меня за воротник и понюхала сама.
— Бензин! — сказала она.
Парень разозлился, отлил из бачка в кружку жидкость и отхлебнул немного. Мама тоже сделала здоровый глоток.
— Ну как? — спросил парень. — Бензин? Мама взяла меня за руку, и мы начали уходить
от мотоцикла.
— Буксы еще проверьте, мадам! — крикнул ей кто-то вслед.
Студенты засмеялись.
— Гы-гы-гы! — передразнил папа. — Остряки-самоучки.
Лялька сорвалась с места и выпрыгнула из вагона. Она побежала на самый край платформы. Мы едва нашли ее. Она стояла, прислонившись к железному столбу, и у нее был такой вид, словно она заболела.
— Ну что ты разнюнилась? — спросила мама. — Чего ты стоишь на самом солнцепеке с непокрытой головой?
— Ах, мама, — сказала Лялька, — зачем вы это сделали? Теперь мне совестно в вагон зайти.
— Совестно? Глупенькая, — сказал папа. — Если бы мы не отвоевали места посередке, его бы захватил другой. Так в жизни всегда бывает.
— Уж лучше ты, чем другой, — сказала мама. Лялька покачала головой.
— Чудачка, — сказал папа. — Надо быть самостоятельной, напористой. Иначе в жизненной сутолоке тебя затолкают.
— Я не хочу толкаться, — сказала Лялька.
— Ты должна понять одну вещь, — сказал папа. — Пока на свете существуют боковые места, приходится бороться за места в середине. Вот при коммунизме, наверно, не будет боковых мест и все будут сидеть посередке. Тогда…
— Довольно. Хватит, папа, — сказала Лялька, и мне показалось, что голос у нее стал какой-то самостоятельный. — Будем прощаться!
Мама не стала прощаться. Она начала объяснять Ляльке, на каких станциях ей можно выходить и где нельзя, какие платья надевать в дороге и какие в совхозе, какие продукты есть в первый день, какие во второй никакие на обратном пути.
— Продукты вам придется взять обратно, — сказала Лялька. — Они не нужны мне. С нашим эшелоном едет столовая и вагон-лавка. Есть врач и аптека.
— А не лучше ли их на всякий случай взять? — сказала мама.
— Нет, не лучше, — сказала Лялька.
— Васюков, зачем же я все покупала? — спросила мама.
— Не знаю, — ответила Лялька.
Она обняла папу, маму и меня и, не оглядываясь, пошла к своему вагону.
— Быстро она закруглилась с нами, — сказал папа.
Мы еще постояли немного и потом вышли на вокзальную площадь. У троллейбусной остановки нас нагнали парни из Лялькиного вагона.
— Возврат за ненадобностью, — сказали они и положили перед нами на землю рюкзак и чемодан.
— Это нам назло, — сказал папа. — Самостоятельность свою показывают.
Папа взял силача носильщика, и тот усадил нас в такси. Мама была очень расстроена.
— Вот тебе благодарность за все, — сказала она. — За бессонные ночи, за волнения, за то, что я высунув язык три дня бегала по городу и закупала консервированную колбасу, макароны, крупу, аспирин…
— Стрептомицин, — вспомнил я.
— А тебя не спрашивают! — крикнула мама. — Да, стрептомицин, — и всё понапрасну! Всё впустую! Тебе даже спасибо не сказали.
— Спасибо нам скажут на том свете, — отозвался папа.
Я хотел было сказать, что на этом свете не бывает того света, но побоялся, так как мама может подумать, что я стал слишком самостоятельный. А за это у нас по головке не погладят.
Мы покупаем Жар-Птицу…
Перед Новым годом я и Лешка Селезнев зашли в игрушечный магазин и увидели избушку на курьих ножках. Она стояла вместо стеклянной кассы. В избушке сидела знакомая рыжая кассирша. На голове у нее был кокошник. Сверху падал и никак не мог упасть густой снег. Это потому, что он был привязан ниточками к потолку. Лешка повел носом: пахло еловыми ветками, совсем как в лесу.
Потом мы увидели Снегурочек. На них были красные платья и красные шапочки с белым мехом. Снегурочки продавали дедов-морозов. Еще они продавали жар-птиц и другие игрушки.