Какое замечательное напоминание! Как только я захочу, и особенно когда я забыл об этом, я смотрю в зеркало и вижу того, кем я не являюсь, – и, таким образом, и Того, Кем Являюсь, прямо Здесь. Того, кто всегда присутствует, кто есть само присутствие.

Когда в мире я сделал неправильно все, что только возможно, моей огромной ошибкой было поверить, что Здесь у меня есть то же, что я вижу там, в зеркале: то лицо, про которое мне говорят, что оно принадлежит мне. С их точки зрения они видят лицо. Но с моей – в качестве Единственного Субъекта, Первого лица-Единственного числа – я не вижу Здесь лица, только это ясное и пробужденное ничто, которое я называю осознаванием. Быть может, самым большим преступлением, которое я совершил, корнем всех преступлений было то, что я заблуждался насчет того лица в зеркале. Я развернул его, повернул вверх тормашками и притворился, что оно было здесь почти всю мою жизнь. И тем самым я вообразил себя объектом, существом в третьем лице; ограниченной, испуганной и незначительной пылинкой в безграничной Вселенной – вместо того чтобы оставить его там, где оно совершенно очевидно находится, – там, в зеркале, там, в мире, в котором его воспринимают другие люди и их фотокамеры.

Зеркало в камере крепится на магните. Так что я могу прилепить его к металлической двери. Часто, забавляясь, я к нему то приближаюсь, то отхожу и смотрю, как увеличивается и уменьшается в нем лицо, тогда как Здесь я не увеличиваюсь и не уменьшаюсь и вообще не изменяюсь, ибо чему Здесь меняться? Или я держу зеркало в одной руке и верчу этим лицом вверх, вниз и по кругу, тогда как Сам остаюсь абсолютно неподвижным, каким всегда и являюсь.

И когда я бреюсь, я больше не считаю ошибочно, что тот, кого я вижу бреющимся в зеркале, – тот, кто я в реальности. Бритье просто происходит. Или я посмотрю в зеркало и мгновенно понимаю, что тем суждениям, которые у меня когда-то были о себе, место не Здесь (где некому судить), а там, закрепленными за тем лицом (где они часто кажутся забавными).

Иногда кажется странным, когда кто-то говорит со мной, будто говорит здесь с лицом, тогда как для меня есть только пространство и, более того, пространство, наполненное этим «кем-то»! Недавно я прервал приятеля, который все болтал без умолку о том и сем, и спросил его: «С кем ты разговариваешь?» И, так как он знал, о чем я говорю, так как сам недавно на собственном опыте испытал Пустоту, то ответил: «Ну… сам с собой, конечно!»

Это напоминает мне метафору с зеркалом. Цитируя Чжуан-цзы, Вэй У Вэй заявляет: „Пустота-зеркало“ – это великое сияющее зеркало, которое отражает феноменальную Вселенную, раскрывая все и ничего не удерживая» («Открытая тайна»). Такова и эта осознающая Пустота в моей сердцевине; такова природа Бога.

Однако это не то зеркало, которое мы обычно подразумеваем, потому что это зеркало отражает то, что его отражает. Словно бы два зеркала, одно напротив другого, и между ними нет никакого расстояния. Это единое зеркало, отражающее себя во всех направлениях.

Поэтому Вэй У Вэй также мог сказать: «Каждый предмет – это зеркало, которое отражает то, что на него смотрит» («Открытая тайна»). Мир также является Тем, Кто Я такой – это мое зеркальное отражение, без него я бестелесен. «Пустота-зеркало» и «пустота-мир» – одно и то же, и вместе с тем не совсем; парадокс, если объяснять, но не парадокс, если Видеть. В Реальности нет никаких парадоксов, есть только Это.

Так что смотря вовнутрь, я вижу «пустоту-зеркало», смотря вовне, вижу «то, что есть». Я – и то и другое. Или, иными словами, Я – и вместилище, и то, что я вмещаю, Ничто и Все, Небытие и Все бытие. И каждый день мне это напоминает пустяковая вещица: мое пластиковое зеркало для бритья 4x6 с магнитом на задней стороне! Я вижу свое лицо там и знаю, что сам я нахожусь Здесь. Я вижу свое лицо там и безмерно ему благодарен, ибо лицо, которое так безотказно там появляется, – настоящий друг, кто-то, кто мне небезразличен и за кого я несу ответственность, но с кем я больше не отождествляюсь. Оно просто показывает мне дорогу Домой.

Отучившись в колледже в Нью-Йорке, я полетел на Гавайи учиться в магистратуре. Меня восхитила красота Гавайских островов. Прежде я никогда не был нигде западнее Огайо, никогда не видел тропических пляжей и вулканических гор. Сначала мне показалось, что это будет место, где все будет меня отвлекать, и что здесь будет трудно вымучить из себя степень доктора философии. Однако на свои ограниченные средства я купил подержанный мотоцикл, нашел небольшую квартирку рядом с университетом и стал ждать начала семестра.

Однако он так и не начался, по крайней мере для меня. Каким-то образом произошла накладка в моей работе ассистентом преподавателя, и я неожиданно оказался без гроша в кармане и без образования, лишенный жалованья и каких-либо средств к самостоятельному существованию.

Так что я стал работать на полставки учителем французского языка в школе квакеров, в которой учились богатые ученики-серферы. Там я и познакомился с Альдо С., учителем математики, жившим при школе. Главное здание представляло собой переоборудованный колониальный особняк, и Альдо жил в комнате, которая раньше была кладовой в подвале. Мне предложили комнату прислуги, которая в часы занятий превращалась в научную лабораторию. Я согласился.

По первому впечатлению Альдо походил на фанатика, но чего именно, я понять не мог. Он часто цитировал Олдоса Хаксли и Боба Дилана. После окончания занятий я видел, как он бродит в задумчивости по территории за зданием. Альдо было лет сорок с хвостиком. У него была большая копна вьющихся волос, торчащих будто наэлектризованные на его большой голове. Во время занятий он носил мятую белую рубашку от вечернего костюма и один из двух пристегивающихся галстуков, оба из которых были украшены пятнами от еды. Я никогда не видел, чтобы он менял брюки, кроме выходных, когда он надевал пару выцветших бермудских шорт и свою единственную гавайскую рубашку, провонявшую чесноком. Альдо разговаривал дребезжащими, энергичными всплесками, часто резко жестикулируя пальцем. И, тем не менее, в целом его движения казались странным образом плавными. Много лет спустя я увижу Джо Кокера в передаче «Saturday Night Live» и вспомню Альдо С.

Однажды в пятницу вечером он пригласил меня в главное здание, чтобы познакомить со своей девушкой-китаянкой, Битси. У Битси были морщины на лбу и крошечные глазки, которые исчезали вовсе, когда она щурилась. Она много улыбалась и имела материнскую манеру упрекать Альдо за его неряшливые привычки. Огромным преимуществом жизни на территории школы было то, что в выходные она была в полном нашем распоряжении. Просторная кухня была любимым местом Альдо, и именно там в тот раз он установил свою аудиоаппаратуру, тогда как Битси что-то толкла на кухонном столе, используя ступу и пестик из научной лаборатории. Рядом лежало нечто, похожее на пластиковый пакет с птичьим кормом.

«Ты никогда не пробовал семена вьюнка?» – спросил Альдо. Я понятия не имел, что он имеет в виду. В колледже я пил много пива и однажды съел пирожок с марихуаной, которым меня угостила одна девчонка-битник на какой-то вечеринке. В те времена наркотиком считался героин. Его принимали джазовые музыканты, прежде чем умирали, походя на жертв холокоста. И это все, что я знал о наркотиках.

«А как насчет ЛСД, мескалина, псилоцибина?» – спросил он. Я покачал головой. В то время галлюциногены были легальны, однако достать их было трудно. «Я заказал немного „кислоты" с материка, – добавил он, – но пока придется довольствоваться этими семенами вьюнка».