то только личики в снегу им отпечатал.

А так как женщины вообще мне не враги,

я только снегу им насыпал в сапоги.

Я смотрю Вам в чугунные очи, родной

мой Владимир Ильич Обелиск!

Но когда без подруги пройдет выходной,

то к ночи нарежешься вдрызг.

Да и вообще, пора идти домой ...

Закончился воскресный выходной.

Я дома ноги вытер о ковер ...

А соседка говорит, мол, Васька твой - помер!

– Да какой смел, говорю, такой нахал?!

(Я ухом ей под носом помахал)

Да если б я, говорю, такое дело знал,

да я бы ухо тому типу не кусал.

Я ж для него старался, стервеца!..

Ну, вижу нет на бабушке лица.

И тихо тут заплакала она,

сказала, что я чистый сатана,

что быть таким, мол, стыд, мол, и позор,

и хорошо еще, что я еще не вор.

Я вспомнил Ваську и слегка взгрустнул,

потом заплакал, а потом заснул.

Сколько в мире написано книг -не прочтешь!

Потому не читал.

Так и жизнь пролетит, словно миг -

ни любви, ни кота, ни черта!

1962

Однажды я в детстве из дома ушел,

на поезд я влез, как на небо...

Весь город искал меня, но не нашел.

С тех пор я в том городе не был.

Я помню, как вдруг загудел паровоз,

поехали мы, полетели.

Я видел поля и задумчивых коз,

озера, березы и ели.

Ох, дорога без конца -

письма, телеграмки!

Я уехал от отца

и чуть-чуть от мамки.

Я послал им свой привет,

я их не обидел.

Я не видел их сто лет,

никогда не видел.

И щелкал на стыках в лесу паровоз,

летели в дыму перегоны.

И я без того свой картофельный нос

расплющил об окна вагона.

Все спали, а я все смотрел и смотрел,

и думал с любовью про транспорт.

С тех пор я от времени постарел,

но я опьянел от пространства.

Я поехал на войну,

на войну военную...

Дайте пушечку одну обныковенную.

Постреляю по врагам,

или по воронам...

Скучно мне по сапогам,

или по погонам.

Хожу я и еду, плыву и лечу,

кормлю я глазами пространство.

На Родине я непутевым слыву,

и все говорят, что от пьянства.

Дайте в руки мне гармонь -

золотые планки...

Я с работы шел домой -

потерял полбанки.

Не терял я ни фига,

а меня теряли...

Я растерянный слегка,

и найдусь едва ли.

1962

Когда я предстал перед музой

со старой гитарой в руках,

то ей показались обузой

звенящие квинты в стихах.

Про все, что я пел, она знала.

Конечно же — сколько ей лет!

Но все заставляла: — Сначала!

Вот тот, нет, вот этот куплет.

Когда она мыла посуду,

сказала назло небесам:

— Тебя посещать я не буду,

но ты приходи ко мне сам,

гитару с собой приноси,

покажешь, где До там, где Си. . .

1962

Вячеславу Широкову

Сегодня нечего сказать

друг другу, все давно нам ясно,

чего не поняли глаза,

все сердце видело прекрасно.

Пришли иные времена,

не стоит вспоминать о старом...

не нужно песен и вина,

пускай звучит одна гитара.

Какой бы радости порой

я ни встречал на свете —

я знал, что счастье и покой

своей негромкою игрой

развеют струны эти.

Послушай, как поет струна,

глубокий бас ей тихо вторит. . .

Беседуют он и она,

гармония в их разговоре.

Они искусного рукой