ох, девчонки, что вы с нами делали,

что мы с вами делали тогда...

Помнишь ли ты синие скамеечки,

помнишь ли ты белую сирень,

помнишь, как в трамвае без копеечки

мы с тобой катались целый день?

Помнишь полосатую тельняшечку,

брюки шириною в полдуши?

Сны, где мы летали, не приснятся уж,

нынче по земле мы не спешим.

Помнишь, как купались в речке голые,

и старались всех перенырнуть,

помнишь, как мы плакали над голубем?

Эти слезы больше не вернуть...

Помнишь, как дрались мы с целой улицей,

голодали, верили судьбе,

верили учительнице умнице,

как сегодня верим мы себе.

Ох, да что со мною, что же?

не тревожь ты меня, не тревожь,

ох, Сережа, ох, Сережа,

не вернешь, ничего не вернешь!

1961

тысячи лет и тысячи стран,

не упустив из моих молитв.

Пространство — любимый мой океан.

Друзей и богатства я растерял,

подвигов годы я вижу во сне.

Время — любимый мой материал,

душа из которого сшита во мне.

Я помню Гомера и песни его,

событья Улиссовой дали. . .

Я помню, как боги страдали

от глупости прежде всего.

Гомер изучил олимпийский синдром -

мощь их, и жадность, и подлый нрав,

но он хандрил и болел над стихом,

боялся богов и был не прав.

Юнцом он был, а его струны

уже опасался Зевеса клан.

Боги не всем поэтам страшны,

это потом доказал Лукиан.

Грехи богов между строк видны,

как ни пытался их спрятать гений —

певец Троянской войны

и дивных Улиссовых похождений.

Но я не об этом. . . Мои пути

от цивилизаций не потускнели.

Вот цель, что мне удалось найтн:

радость движенья — превыше цели.

Омыт я кровью своей я врагов,

но прозреваем мы к тысячной тризне:

жить без драк, без пиров, без богов -

только это достойно жизни.

1961

Уходящие от взглядов,

сохраняющие суть,

наши души дремлют рядом.

Стоит только их вспугнуть,

закружатся и запляшут,

как осенние листы,

серединки жизни нашей.

Мы их тени - я и ты.

Тени лягут за предметом

на поверхность, на объем,

если их причину светом

и любовью обольем.

Ты сам реши — в какой стране,

сам время обозначь. . .

Совсем другое важно мне —

там жил один скрипач.

Мелькали пальцы тонкие,

как сто лучей,

летели ноты звонкие

до неба и в ручей,

и становились птицами

и листьями травы —

с такими небылицами

не сносишь головы!

И все его могущество,

и весь почет,

и все его имущество —

скрипка да смычок.

Однажды у правителя

давали пышный бал,

решили пригласить его,

чтоб он им поиграл.

Хвалили непритворно все

его игру,

а скрипачи придворные

шушукались в углу. . .

Ты сам реши — в какой стране,

сам время обозначь. . .

Совсем другое важно мне —

там жил один палач.

Работал он на сдельщине,

имел доход,

его любили женщины

и уважал народ.

Одаривал закон его

(хоть пой, хоть плачь) -

имущество казненного

присваивал палач.

Окончен бал, и год почти

подряд с тех пор

разучивал на скрипочке

он гамму до мажор.

1962

У зеркала ты битый час

сидишь и портишь очень мило