Нас травили как мышей,

как клопов и тараканов.

Мы тупели, с малышей,

превращались в истуканов.

К нам влезали в явь и в сон,

и в карманы, и в стаканы,

заставляли в унисон

распевать, как обезьяны.

Нас кормили, как зверей,

стадо в очередь поставив,

и камнями алтарей

побивали, и постами

многолетними уста

иссушали, замыкали.

И боялись мы куста,

и моргали, и икали.

И икотный этот ген

передали нашим чадам,

Он боится перемен,

соответствуя наградам.

Узнавали мы в лицо -

«Вот начальник, вот начальник!..»

Предавали мы отцов

и мычаньем, и молчаньем.

И не взыщут с нас отцы -

что удобно, то затенькал.

Даже лучшие певцы

распевают ложь за деньги!

Эта дикая игра

все ломает, все итожит.

И пора «ура! ура!»

заменить на «Боже, Боже!..»

Господин великий Нов-

город мой, любимый Питер,

Ирод с вами был не нов,

и Пилат, что вымыл, вытер.

Я пророчествую вам -

Ваше имя возродится!

Возлетает к небесам

недострелянная птица.

1983

Контуры чисты, блики негусты,

крыши и мосты, арки...

Сонны берега, призрачна река,

замерли пока парки.

Тихо проплыло тяжкое крыло,

светлое чело или

в выси ветровой мальчик над Невой,

ангел вестовой на шпиле.

Мимо Спаса, мимо Думы

я бреду путем знакомым,

мимо всадников угрюмых,

к бастиону Трубецкому.

Вдохновенья старых зодчих,

Петербурга привиденья,

дразнят память белой ночью

и влекут в свои владенья.

Грани берегов, ритмы облаков

в легкости штрихов застыли,

и воды слюда раздвоит всегда

лодки и суда на штиле.

Все без перемен - кадмий старых стен

и колодцев плен лиловый,

эхо и лучи множатся в ночи,

как орган звучит слово.

Розоватый дождь в апреле,

разноцветные соборы,

зимы в синей акварели,

в охре осени узоры.

Кто-то кистью, кто-то мыслью

измерял фарватер Леты,

кто-то честью, кто-то жизнью

расплатился за сюжеты.

1983

Наше время изумляет, разрывает нас на части,

мы гордимся этим веком, наша жизнь полна чудес,

но на душу населенья чести, мужества и счастья

не убавил, не прибавил удивительный прогресс.

Стала совесть откровеньем, стала музыка комфортом,

только правда, как и прежде, героизм и маета.

Самых дальних разделяет только путь к аэропорту,

самых близких разлучают эгоизм и суета.

Прощай, двадцатый век - святоша и безбожник,

обманщик и мудрец, философ и факир,

Прощай, двадцатый век - убийца и художник,

оставишь ли в живых безумный этот мир?!

Век двадцатый воплощает гениальные идеи -

относительны и время и космическая даль,

но печально абсолютны все великие злодеи,

убиваемые мысли, убивающая сталь.

Исчезали Атлантиды, и династии, и боги...

Невозможно исчисленьем сущность времени понять.

В возраст нашего столетья уместились две эпохи -

на беду ему - семнадцать, и на счастье - сорок пять.

Прощай, двадцатый век - убогий и прекрасный,

прощай, двадцатый шаг к безмерной высоте,

прощай, двадцатый век - великий и ужасный,

мелькнувший над землей в крови и в нищете.

Мы спешили, улетали в неустроенные дали

и бесстрашно проникали и в пространства и в века,