Не забываю, и даже помочь мне не может гитара,

сказочный город на северном русском просторе.

Как и аккорды вот эти, там люди мои дорогие в миноре.

Не по себе им, когда я вдали, ах, поверьте мне, лани Барбара.

Многое, многое могут простить нам любимые наши,

больше, чем Бог нам простит и позволит нам совесть.

Этой науки еще не прошли Вы, что, впрочем, не страшно,

лишь бы на этом не строить сюжет, не заканчивать повесть.

В Люблине розы, смотрите, смелее растут, чем у нас в Ленинграде...

Ваши глаза и слова - искушенье, но все-таки прежде,

пани Барбара, скажу я, - не надо мне большей награды,

чем ожиданье и верность изменчивой пани Надежды.

1984

1.

Здравствуй, Польша! Сколько лет я мечтал об этой встрече...

И небес неяркий свет, и костелов старых свечи

будят память крови древней, и всплывают лица,

речи, жесты, платья, кружева манишек...

Вишневецкий-князь в седло татарское садится

и, усы расправив, в юный лоб целует Мнишка.

Впереди поход, и ссоры и раздоры позабыты,

панночкины слезы рыцаря не остановят...

И лежат на снежном поле после битвы

вперемешку и монголы, и холопы, и панове.

2.

Здравствуй, Польша. Сколько лет

мне звучали вдохновенно

и Мицкевича сонет, и гармонии Шопена.

Помнишь тот "Аи" пьянящий, цвета лодзинских закатов,

что налил в бокал богемский Александр рукою узкой?

И слова одни и те же повторяли брат за братом,

Александр сказал на польском, а Адам молчал по-русски.

(Я и сам не знаю, чей я - люблинский ли, курский...

Раб царя я или рыцарь Речи Посполитой) -

пишет между строк и слез Ивану смелый Курбский.

Этими ли плачами все земли польские политы?

3.

Здравствуй, Польша! Сколько лет

мы идем с тобой друг к другу

сколько крови и побед повторяется по кругу!

Фердинанд Соре, гитару вы оставили в Мадриде,

и в Париже, и в Смоленске музыка мешала.

Вы поход в Россию еще раз успешней повторите.

И Стендаль пришел в Москву через Варшаву.

Я к земле и горькой и прекрасной припадаю,

и целую кровь парней и краковских, и вятских,

и молю судьбу - быть может, нам подарит -

не копать земли, не прятать в ней сердец солдатских.

1984

Из веры слепой мои братья

упали в объятья апатии...

Речи свои и мысли

сопоставили мы не вскоре.

Мы говорили - неправда,

а думали - это партия,

мы говорили - партия,

а думали - это горе.

Два полюса у планеты,

две стороны у монеты,

закаты сменяют рассветы,

и Гегель, надеюсь, не врет...

Лягушки едины с тиной -

это болота приметы...

Одна у нас партия - Партия,

другая, увы, народ.

О наших больших победах

твердили нам денно и нощно,

и черное стало белым,

и миром была война...

Одна у нас правда для толстых,

другая, увы, для тощих,

одна у нас партия - плетка,

другая, увы, спина.

И есть у нас два единства.

Единство рабов разобщенных,

оставшихся от геноцида,

что против души и ума.

Другое - сообщество ловких,

в искусство вранья посвященных,

сосцы теребящих системе.

Она их печет сама.

Но третье грядет единство -

сжимающих совесть, как бритву.

Она им наносит раны,

спрятанная от глаз.

О Боже, даруй им смелость

выйти на эту битву,

кому-то, быть может, в первый,

кому-то в последний раз.

1985

Эти потери спокойно сносить не научимся мы.