Нужна нам святыня живая,

не догмы, что крепче оков.

Мы поздно, увы, прозреваем

насчет своих бывших богов.

И поздно к нам опыт подходит,

цена его — горе и смерть.

И свойственно нашей природе

жестокое право посметь.

Посметь и убить, и прелюбы

свершить, и украсть, . . и не раз.

Вы боги, а мы все же люди. . .

Мы можем, увы! больше вас.

Воспряньте, свой облик примите,

свою благородную стать.

Безумные в мире событья!

Не верят ни в вас, ни в Христа.

Мы можем свой род уничтожить,

страдая инсультом вины.

Мы вам надоели, и все же

вернитесь! Вы очень нужны.

1959

На берегу реки, у перекрестка

(пожалуй, было девять с половиной)

стоял мужчина небольшого роста

с высокой женщиной

(как видно - с половиной)

И дергался он странно, и наверно,

его та женщина все дергала за лацкан.

И было видно - ему плохо, скверно,

до невменяемости человек заласкан. ъ

И шляпа его съехала на ухо,

а шляпка у нее в траву упала.

И жить он не хотел, но глухо, глухо

она его к любви все призывала.

И повторяла все одну и ту же фразу-

вопрос бессмысленный и грандиозный -

Скажи мне правду, правду, я ни разу

не вспомню, ведь еще не поздно.

– С ума ты сходишь, - он в ответ бормочет-

возьми себя ты в руки! Он уверен,

что говорит разумно, то, что хочет,

но загнан в угол он, несчастен и потерян.

Машина, что писать умеет письма,

и верить обещаниям, и ждать

всей тяжестью судьбы на нем повисла.

Скажи мне правду, я хочу все знать!

1959

Я все отдал бы, чтобы верить

в твою измену, милый друг.

Я не боюсь тогда разлук,

когда осознана потеря.

И не сомневаюсь в той же мере,

в какой горю от страшных мук.

Но разорвать порочный круг

Боюсь, себя в беде уверя.

И не решаюсь произнесть

вопрос жестокий и постыдный,

чтобы услышать то, что видно

и предпочесть покою честь.

И мы молчим, молчим лукаво

Пока молчать имеем право.

1959

Я жил, как будто я бессмертен,

как боги греческие встарь.

Григорианский календарь

хранил в заклеенном конверте.

Конверт был с маркой голубой.

На ней твоя головка,

повернутая так неловко,

что я все плакал над тобой.

Воспоминаний тех казна

лежит, их тратить не могу я.

Тебя я встретил- не узнал

И полюбил совсем другую.

Но в том краю, где Горний Скит,

она не мне принадлежит.

1959

Наши лица просты,

как открытая дверь,

как раскрытые рты

наши души теперь.

Сто диезов сейчас

фокусируют в нас,

философствует джаз

и пульсирует бас.

Шесть нейлоновых рельс,

а лады — двадцать шпал. . .

Разогнавшийся вальс

мне в ладони упал.

Все потом, а сейчас

пусть молчит шансонье,

в ритмах, скрытых от глаз,

миг поймать шансов нет.

Пусть течет, как река,

бесконечный мотив,

опустилась рука,

на аккорде застыв.

Черновик старых чувств

взмахом перекрести,..

океаны искусств

нам не перегрести.

Слышишь отзвук грозы? —

проясняется синь,