Шрифт:
— Ну как? Беремся? Осилим? — спросил я.
— Осилим! — ответили ребята.
…На следующее утро в сейфе, рядом с листовкой жигулевцев, были обнаружены стихи:
На голос правды откликаясь живо, Не по себе мне от фальшивых слов. И как людей неискренних и лживых, Я не люблю искусственных цветов. Пусть он красив, и горделив, и важен, Пчела не станет над таким кружить. Цветок нелеп, когда цветок бумажный… Цветы как люди, их призванье — жить! Любви к природе нечего стыдиться, Ее, как солнце, в сердце не гаси. Будь человеком — дай цветку напиться И дерево от гибели спаси. Оно за труд расплатится с тобою, Оно за ласку отблагодарит, В палящий полдень щедрою листвою Над головой твоей прошелестит. Пусть, лаской человеческой согреты, Везде от счастья светятся цветы… Пусть знают все растения планеты, Что пионер — Защитник Красоты.Эти стихи мы запечатали в конверт и отправили жигулевцам. Мы приняли их цветочную эстафету. А еще мы послали им проект нашего нового закона:
ПОСАДИ В СВОЕЙ ЖИЗНИ ХОТЬ ОДНО ДЕРЕВО!
РАЗБЕЙ ХОТЬ ОДНУ КЛУМБУ!
ВЫРАСТИ ХОТЬ ОДНО ДОМАШНЕЕ РАСТЕНИЕ!
И подписались:
ПОЧЕМУ ПРОИГРАЛИ «УМЕЛЫЕ НОГИ»
…Вторая тридцатиминутка футбольного матча подходила к концу. Встречались наши «Умелые ноги» с командой из 15-й школы. На матче было много болельщиков, особенно девочек. Пришли даже некоторые учителя. Я следил за игрой, записывал в блокнот замечания. Наши проиграли 0:1.
В раздевалке начались споры. «Умелые ноги» обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Больше всего досталось капитану за то, что он доверил бить девятиметровый удар Вячеславу Громову, а надо было бы, по мнению ребят, делать это Пашке Быкову.
…После душа я обычно делал разбор игры. На разборе разрешалось присутствовать не только футболистам, но и болельщикам.
Я открыл, свой блокнот и прочитал:
— «На 21-й минуте второго тайма Быков крикнул через все поле: „Нытик, отпасуй Костылю!..“» Начнем с того, что за крик судья мог тебя оштрафовать…
Быков вскочил с места.
— Ну и что, ну и что? Ну и пусть бы оштрафовал! А если бы он отпасовал Костылю, Зебра уже на выходе был и мог закатить штуку.
Левый крайний по прозвищу Нытик попробовал возражать:
— На выходе, на выходе… А ты сам финтил, финтил у своих ворот! Я тебе кричал: «Отдай Копченому!», а у тебя мяч отобрали и забили нам. И Пучеглазик тут уж ничего не мог сделать…
Пучеглазиком ребята окрестили своего вратаря Валерия Сопелкина. Он поднял руку и спросил меня:
— А как вы считаете? Почему мы проиграли? Ведь наши ребята техничней.
— Начистоту будем говорить? — спросил я. — Если так, то проиграли потому, что на поле были Зебры копченые и Костыли пучеглазые, а не игроки.
— Это как понимать?
— А вот так. На поле бегало стадо, а не команда. Стадо разъяренных, обиженных друг на друга мальчишек.
— Да нет, — попробовал возразить Сопелкин, — мы не очень… Мы особенно друг на друга не обижаемся. Просто плохая реакция была сегодня у ребят.
— А какая тут может быть реакция, когда тебя не собственным именем, а оскорбительной кличкой обзывают? Реакция в таких случаях одна: дать по шее обидчику.
— Подумаешь, неженки какие, — усмехнулся Пашка Быков. — Да у нас все ребята к прозвищам привычные. Мы же не с неба клички берем. У нас все со смыслом. Что вы думаете, мы прозвища друг другу просто так даем, из пальца высасываем? Нытик — он и есть нытик. Ручку у него попросишь, он тут же заноет. Чуть толкни — опять ныть будет. И быть ему по гроб жизни Нытиком.
Кто-то крикнул:
— А вот Отпетый, его по-другому тоже не назовешь. Его даже некоторые учителя так называют.
Высоко подняла руку Катя Самойлова.
— Можно мне? Можно мне?
Я дал ей слово.
— Нехорошо, конечно, нехорошо обзываться. Вот сейчас здесь нет Мити Комарикова, а ты, Яшка, прозвал его Сытым, а за что?
— Это тебя не касается, — послышалось из самого угла.
— А я все равно расскажу. Митя такой застенчивый, такой застенчивый! Когда мы были у Глеба на дне рождения, родители Глеба нас угощали разными вкусными вещами и все предлагали нам попробовать то то, то другое кушанье. Мы все ели вовсю… А вот Митя, он сидел с самого края за столом и клевал вилкой только в винегрет. Родители Глеба заметили это и стали Мите подносить и пирог, и печенье, и люля-кебаб, а Митя весь покраснел и все отнекивался. «Да нет, — говорит, — я сыт, большое спасибо», а у самого аж руки трясутся, так он стеснялся. На прощание родители Глеба предложили ему конфет, а Митя снова: «Да что вы, я же сыт». И за это мальчишки его Сытым прозвали. А еще товарищи…
Встал Зубило.
— А я ничего плохого в прозвищах не нахожу. Ну как назовешь, например, Дуба? — и он похлопал по плечу своего соседа. — Дуб он и есть дуб. Поглядите, как брови сдвинул. И все молчит. И фамилия у него больно длинная: Буслаев-Костельский. А Дуб и коротко и все ясно.
Буслаев-Костельский заморгал глазами и стал протискиваться к выходу.
Когда захлопнулась за ним дверь, я подошел к Борису.
— Ты говоришь: «Дуб, и все ясно». Ничего тебе не ясно, и может быть, даже никому не ясно, что за парень Буслаев-Костельский.