Шрифт:
— Отлично! Что надо делать?
— Меня очень интересуют «развратники»! Мы до сих пор не знаем, кто у них новый предводитель, и я хочу, чтобы ты с ними пообщался. Только веди себя хорошо!
— Я поговорю со своими приятелями-либертинами. Хотя, может статься, между Претендентом и «развратниками» нет никакой связи. Наш таинственный враг пытается расшевелить рабочих, зачем ему «развратники», эти беспечные аристократы?
— Ты читаешь мои мысли, Алджи!
Внезапно Суинберн застыл и с недоумением посмотрел на своего друга.
— Призрак, — сказал он. — Над уличным певцом. Ты его заметил?
— Вполне отчетливо.
— На мгновение он как бы затвердел, и я увидел высокого сутулого человека с длинной бородой. Клянусь, на нем были очки в проволочной оправе. И я чувствую, что видел его раньше.
— Ты считаешь, что за призраком стоит реальный человек?
— Да. Я уверен, что этот клуб дыма напомнил мне кого-то, с кем я пересекался раньше, но теперь, хоть убей, не вспомню, кого. Еще на ум лезет какое-то имя — что-то вроде Бойл… или Фойл…
— Алджи, постарайся вспомнить: это может оказаться чрезвычайно важно!
Спенсер потер рукой голый череп:
— Босс, а я могу чем-то помочь?
— Спасибо, Герберт, да, конечно. Твоя невосприимчивость и твоя, не обижайся только, отвратная внешность позволяют тебе свободно бродить в толпе. Я бы хотел, чтобы ты внимательно глядел по сторонам, высматривал привидения и — это очень важно! — установил бы те улицы, где они появляются особенно часто.
— Уже бегу, босс!
— Только сперва заверни к мисс Мэйсон и купи мне кое-что.
Бёртон объяснил Спенсеру, что надо купить, и снабдил его достаточной суммой.
— Уже без четверти восемь, Ричард, — пропищал Суинберн. — Что скажешь, если мы отправимся в Клуб Каннибалов и поболтаем с Монктоном Мильнсом? [109] Он намного лучше меня в курсе того, что делается у «развратников». А потом можешь меня загипнотизировать.
— Отличная мысль! Возьмем пенни-фартинги: не хочу идти ночью по городу, в котором рабочие вооружены булыжниками.
109
Ричард Монктон Милнс, лорд Хаутон (1809–1885) — британский политический деятель и поэт. Приятель И. С. Тургенева.
Через полчаса Герберт Спенсер отправился в ЛЕСБОС на Орандж-стрит. Тем временем Бёртон и Суинберн спустились в цокольный этаж, где хозяйничала миссис Энджелл. Суинберн остался у задней двери, а Бёртон тихонько постучал в гостиную. Голос пожилой леди разрешил ему войти, и он сунул голову внутрь:
— Я лишь хотел узнать, как вы себя чувствуете, матушка Энджелл, — сказал он. — Надеюсь, вы ничего не будете нам готовить? Было бы очень мило с вашей стороны, если бы вы так и сделали!
— Я в порядке, Ричард, не о чем беспокоиться. Царапина на бедре, вот и всё. Как там малышка Элси?
— Доктор Штайнхауэзер дал ей успокоительное — она спит в гостиной и не проснется до утра. Я послал сообщение ее родителям — скоро они ее заберут. Так что сегодня вечером вам ничего не надо делать. Только отдыхайте, моя дорогая, и, если вам что-нибудь понадобится, зовите Адмирала Лорда Нельсона.
— Так и сделаю. Благодарю вас, Ричард.
Бёртон вернулся к Суинберну, и они вдвоем отправились в гараж. Через несколько секунд они выехали на Уиндем-мюз и направились к Лейстер-сквер. В чистом вечернем небе, темном и глубоком, уже мерцало несколько звезд. Легкий ветерок бесцельно и лениво шевелил теплый воздух. Ленты пара медленно вились вдоль мостовой, иногда приподнимаясь, как змеи, готовые к удару. Они неохотно отползали прочь от изредка проезжающих карет и паросипедов, а потом возвращались обратно.
— Куда же все подевались? — проорал Суинберн, пытаясь перекричать пыхтение мотора своего пенни-фартинга.
— Скорее всего, дрожат за дверями, закрытыми на все замки, — ответил Бёртон. — Или отдыхают после тяжелого дня мятежа.
— Ну и ну, сколько битых окон! Словно сквозь город пронесся торнадо…
— Лучше гляди, куда едешь: на дороге могут быть обломки… Эй! Ты куда?
— Давай сюда: срежем! — провизжал поэт, внезапно свернув в узкий переулок.
— Черт побери, Алджи, что ты затеял?
— За мной!
В боковой улочке пар оказался намного гуще: это было плотное молочно-белое одеяло, очень похожее на то, которое поднималось над Карачками в Тичборн-хаусе. Верхний слой пелены колыхался на уровне сидений паросипедов — примерно на высоте головы человека среднего роста, — и два пенни-фартинга, грохотавшие сквозь нее, оставляли за собой расходящийся след, словно катер на воде. Яркие газовые лампы подсвечивали белый туман, стены и углы зданий на другой стороне переулка отбрасывали резкие тени.