«А я тоскую по тебе», – говорят ее глаза.

Но все это больше игра, ведь тосковать означает и ожидание, продолжительность во времени – завтра, через десять солнечных кругов. Но ей не нравится это.

Она не хочет непонятного, она хочет дикой невинности стаи, наглой сейчас.

И карие глаза смеются ей в ответ:

«Во всяком случае, я буду ждать», – говорят они.

Мальчик отличается от всех окружающих, и тем не менее она знает, что раньше он жил в стае. Она узнала его, хотя он не был другом ее детства. Он старше ее.

Когда он оставил стаю? Почему ушел к шаману? Что делает здесь?

Позже, вечером, когда девочка должна ложиться спать, но боится – она ведь раньше никогда не спала в доме, – мать объяснит ей, что стая время от времени жертвует шаману одного мальчика, чтобы он стал его учеником и последователем. Шаман выбирает сам, прожив в стае несколько дней.

– Это должен быть мальчик с большой головой, способной вместить много мыслей, – говорит мать. – В ней должно быть место для всего, что он выучит.

– Выучит?

– Да, конечно, строить дома, делать горшки. – Девочка оживляется, ей любопытно. Мать улыбается, и девочка тоже. – Но прежде всего он должен научиться той силе, которую никто не видит, но которая все же распоряжается человеческой жизнью. Эта сила называется Бог, – говорит мать.

– Он разговаривает с нами? – Девочка со страхом озирается вокруг.

– Да, если мы слушаем.

Теперь девочка пугается всерьез: где он, как он говорит, когда он не виден, чего он хочет?

– Именно это изучает шаман и этому учит мальчика, – говорит мать. – Завтра они попытаются попросить у Бога дождя. Бог добр.

Но девочка слышит страх в голосе матери и догадывается, что она тоже боится неизвестной силы. Как ты выглядишь, Бог?

Мать чуть-чуть улыбается и тихо говорит:

– Если хочешь услышать Бога, лучше всего зажмуриться.

Девочка зажмуривается и там, во мраке, встречает глаза мальчика, карие и блестящие. И, сохранив этот взгляд в себе, она наконец засыпает.

На рассвете, в ясный час слов, она слышит, что мать и шаман разговаривают по ту сторону хижины. Они говорят о ней, и она лежит молча, затаив дыхание, натянутая как струна, чтобы не потерять ни единого слова.

– Что ты будешь делать с девочкой? – Голос шамана настойчив.

– Это трудно.

– Что трудно?

– Она странное дитя, мягкое и жесткое одновременно. Я не справляюсь с ней.

– Ты действительно не хочешь. Почему?

– Она для меня все, что я имею. Трудно осуждать свое собственное дитя за отчужденность и одиночество. – Голос матери так напряжен, что девочке становится больно.

– Но ты это уже сделала, – говорит шаман. – Ты осудила ее за отчужденность, когда начала учить. Она способна учиться?

– Да, хитра и разумна. – В голосе матери сейчас звучит гордость. – Она легко чувствует себя в обоих мирах, но она самая счастливая в стае. Я сама часто думаю, что вокруг нас не единый мир, несмотря ни на что. Мы, и ты и я, лишь беженцы на пограничье, мы нигде не дома. Я не хочу ей такой жизни.

– Но ты это уже сделала, – повторил он. – Обратного пути нет.

– Нет. – Голос матери стал острым как нож. – Для нее нет, я верю в это. Она может забыть то, что выучила. Она может стать дитем Белого Света.

– Умереть молодой…

– А что делать с длинной жизнью, если она такая одинокая, как моя?

Наступила долгая тишина. Девочка, слушавшая их, выдохнула. Но тут опять возник голос шамана:

– Дитя различает уже добро и зло. Она чувствует вину перед тобой, это я заметил. Она осознает греховность.

– Да. – Голос матери вновь сделался тонким, стало больно.

– Чувство греха порождает отчужденность. Тот, кто знает это чувство, не имеет СЕГОДНЯ, он помнит, что произошло, и предвидит то, что должно произойти.

Вновь наступила тишина, девочка слышит вздохи матери.

И опять звучит ее голос, упрямый и сильный:

– Я оставлю ее там и буду жить у тебя. Пока еще ее тайна связана лишь со мной, когда меня не станет, она будет свободна.

– А наше предназначение – что будет с ним? И со стаей? Бог хочет, чтобы мы продолжали, – молил сейчас шаман.