«Я ли это сказал? – с вялым изумлением подумал Сакуров. – Поди, не поймёт ни хрена…»

– Чего изволите? – действительно не понял или просто прикинулся дураком Фома.

– Ну, это… не должен ли я на днях крякнуть?

– Не должен, - успокоил Сакуров Фома. – А что касается особы почище, так домовому проще общаться с живым человеком чем, скажем, высшему духу, обитающему в верхних или даже средних эмпиреях. Всё, знаешь ли, должно совершаться по установленному регламенту и согласно субординации.

– Я сейчас с кровати упаду! – воскликнул Сакуров. – Это какая среди вас субординация?

– Какая надо.

– А кто главный?

– Кто надо.

– Ну, ты, блин, чичероне хренов! Может, хоть объяснишься насчёт разницы между душой и духом первозданным? А то я сегодня хрен с два усну, пока не узнаю, чем это я так отличаюсь от нормальных людей?

– Ну, это, пожалуй, можно. Вить ты не вор?

– Не вор.

– Не завистник?

– Не завистник.

– Не стяжатель?

– Не стяжатель.

– И души человеческой ради выгоды не губитель?

– Ради выгоды – ни в коем случае!

– Всяких тягот испытав, подлости человеческой отведав, не озлобился?

– Нет.

– Не клеветник, лукавый обманщик, сластолюбец и двуличник?

– Нет, нет, нет и ещё раз нет.

– И гордыня тя не обуяет?

– Какая на хрен гордыня!

– Вот и прямая тебе дорога в наше братство.

– Иди ты! – испугался Сакуров. – А говоришь, что я не должен крякнуть?

– Все крякнут, но со временем.

– Со временем – это когда? Меня интересует моё время. Когда крякнет Мироныч – мне до лампы.

– Твоё время суть миг в летописи мироздания, обратная сторона какового есть целая вечность, преходящая из полустатического состояния в ускоряющуюся последовательность мгновений, - сказал Фома.

– Чтоб ты треснул! – разозлился Сакуров. – Если мы с тобой о такой же ерунде и раньше трепались, то я сам себя не понимаю!

– Раньше мы трепались о всяком, но особливо о нашем житье-бытье, - повторил Фома.

– Нашем – это чьём? Я про своё бытьё, например, всё и без тебя знаю.

– Да нет, мы о нашем.

– О вашем? – уточнил Сакуров.

– Да.

– Ну и что интересного ты рассказал мне про ваше житьё?

– Всякое. В частности, рассказывал я тебе про моих коллег, кои с тобой по соседству хозяйство ведут. Да о недругах ихних, каковые им в этом хозяйстве мешаются.

– Ну? Продолжай. Ведь я всё равно ни черта не помню из того, что ты мне в прежние разы рассказывал. Тем более что в мифологии я не силён, но послушаю про неё с удовольствием.

– А вот мифологию ты зря сюда путаешь, - обидчиво возразил Фома, - потому что она не причём. Есть, конечно, в ней кое-какие похожие на нашу деятельность толкования, но и только.

– Ну чё ты к словам цепляешься? – возразил Сакуров. – Мне ведь всё едино: что мифология, что теософия, что теория большого взрыва или ещё чёрт знает что, - я ни в чём таком особенно не догоняю. Короче, начинай поливать про свой быт и быт своих коллег с ихними недругами, но начинай по порядку, с крайней избы, где живёт старый хрыч Мироныч. Неужели и ему домовой по штату полагается?

– Домовой во всяком жилье полагается, - терпеливо пояснил Фома.

– Если во всяком – то вас тьма! – воскликнул Сакуров.

– Да, нас порядочно.

– Так что там про Мироныча?

– Есть у него домовой по имени Кирьян, вот кому жисть – не жисть, а сплошная малина.

– Это ещё почему?

– Да потому что ему в его хозяйстве ни один злыдень не мешается.

– Что ты говоришь, - пробормотал Сакуров. – И почему ему, Кирьяну твоему, ни одни злыдень в хозяйстве не мешается?

Константин Матвеевич примерно знал ответ, но хотел услышать его от домового.

– Правильно соображаешь, - сказал Фома. – Ваш Мироныч сам такой выдающийся злыдень, что другим в его избушке делать нечего.

– А у Жорки есть злыдни?

– Навалом.

– А у меня?

– И-и! Раньше, конешна, пока дом в запустении пребывал, злыдни его стороной обходили. Потом учуяли тепло, а в нём хорошего человека и стали поселяться.

– Вот спасибо.