– Что, думаешь, американцам легче из африканцев с латиносами долги вышибать? Но вышибают же!

– В общем, да, они вышибут, - согласился Сакуров, а затем, вернувшись к первоначальной теме, заметил: – Только я как-то не почувствовал, чтобы Семёныч меня ненавидел.

– Ничего, обрастёшь хозяйством, как Виталий Иваныч, почувствуешь.

– А почему он тогда не ненавидит Варфаламеева, Мироныча и пастухов, которые приезжают из Лопатино?

– Дело в том, что Семёныч не знает, что мы знаем о его неудачной квартирной афёре и его статусе аборигена. То есть, он по-прежнему считает себя столичным дачником, и это помогает относиться ему покровительственно к пастухам, Варфаламееву и даже Миронычу. К тому же Варфаламеев пропойца ещё хуже Семёныча, а Мироныч грамотно прикидывается бедным родственником.

– Верно, - согласился Сакуров и сначала вспомнил сынка Семёныча, любившего спьяну звонить о папашиных делах, а потом перед глазами Константина Матвеевича возник образ Мироныча, профессионального сквалыги, вечно небритого и вечно одетого в какие-то непотребные опорки. – Но, всё равно, Семёныч мне нравится.

– Он и мне нравится, потому что по сравнению с Гришей или Жуковым Семёныч – просто душа человек. Но даже таких, как Семёныч, со всеми его недостатками и тараканами, у нас в стране раз-два и – обчёлся. Согласен?

– Да, блин, - согласился Сакуров и вспомнил свои прошлогодние мытарства, когда он почти пешком добирался от Сухуми до Угарова. Сакуров и голосовал, и просил вагонных проводников подвезти его хотя бы несколько станций, но добрые русские люди всюду его гнали взашей, и разве что по шее не давали. Поэтому приходилось ехать либо в товарных вагонах, либо тащиться пешком, добывая на пропитание разной подённой работой. Некоторые работодатели, тоже добрые русские люди, кормили Сакурова объедками, а некоторые не давали и этого. И, когда грязный, обтрепавшийся, заросший бродяга делал свою работу, просто гнали на улицу с помощью собак и местной милиции. (18) – А что ты скажешь насчёт учительницы? – вдруг пришло в голову поинтересоваться Сакурову.

– Сволочь, - кратко охарактеризовал соседку Жорка.

– Почему?

– Она меня летом на два десятка яиц поимела.

– Как?

– Да как-то бухали мы втроём, и пришла моя очередь выставлять, а в кармане – как после бани. Ну, взял я корзинку с яйцами и толкнулся к Шуре…

Шурой звали одну из немолодых вековух.

– …Шура в отказ, потому что у неё своих яиц девать некуда. Тут учительница. Отсчитала себе два десятка и дала мне пол-литра. А наутро я вспоминаю, что брал у учителки водку, но не помню, рассчитался или нет. В общем, канаю к ней и спрашиваю. А она, сука, сразу прочухала ситуацию и говорит, что не рассчитывался. Ну, я ей ещё два десятка подогнал. А в это время Шура во дворе была и всё слышала. А потом просветила меня насчёт этой столичной макаки.

– Что ты говоришь? – удивился Сакуров. – Однако зря ты за два десятка яиц её и сволочью, и сукой, и макакой обзываешь.

– Мудак! – разозлился Жорка. – Ведь дело не в двух десятках каких-то сраных яиц, а…

– Ладно, ладно! – замахал руками Сакуров. – Успокойся! Кстати, давай лучше Варфаламеева послушаем.

– Обрыв над Днепром,

Стою и думаю так:

Нет, я не сокол! – причитал в это время Варфаломеев, закрыв глаза и размахивая пустым стаканом. Это характерное японское хокку якобы от самого Басё, но в переводе спившегося штурмана дальней авиации, Варфаламеев предварил кратким описанием одного из периодов жизни великого японца, который сотворил данное хокку после завязавшейся переписки с Тарасом Шевченко.

– Есть, чтоб вы знали, в Москве такая станция метро, «Сокол» называется, - прекратил литературные чтения Семёныч и приступил к собственному повествованию, словно включился после специального звукового сигнала. Варфаламеев слегка догнался и приготовился слушать Семёныча, а Жорка снова отвлёк Сакурова частной беседой.

– Я тут всё прикидываю, как бы денег заработать, - сказал он Сакурову, - но ничего путного в голову не лезет. Побираться по бывшим однополчанам надоело, орден я пропил, спекулянт из меня никакой, а в киллеры сам не хочу. Что же делать?

– А как насчёт огорода? – поинтересовался Сакуров.

– Насчёт огорода я и толкую, понимаешь?

– Не понимаю.

– Тогда слушай сюда. Есть тут бывшая шахта, открыли её ещё до революции, но при Сталине её законсервировали, как стратегическую. При Хрущёве снова открыли, как удобную для нужд близкой Москвы. Потом снова законсервировали, потому что уголь кончился. В общем, медных проводов там – немереное количество. Если полтонны соберём – можно будет сдать за хорошие деньги. А на эти деньги можно будет арендовать грузовик и отвезти урожай в Мурманск. Там мы толкаем урожай, покупаем свежую селёдку, бочки, соль и везём сюда. По пути селёдка засаливается, и мы её тут толкаем.

– Перспективно, - воодушевился Сакуров. – Вот только насчёт шахты и медных проводов сомнительно: поди, там кроме нас желающих, как собак нерезаных?

– Ну, с конкурентами мы как-нибудь разбазаримся, - самоуверенно возразил Жорка, - а сегодня мы с тобой должны за брусом сгонять. А то неохота, чтобы жена лишний раз визжала. Я, кстати, у Мироныча специальные клещи одолжил, а подходящая тележка у меня есть своя.

– Обязательно сгоняем! – обрадовался Сакуров.

– Так, пацаны, расходимся по домам! – повысил голос Жорка.