Апрель 1975 года. Уличная сценка. Перед зданием главпочтамта колонна демонстрантов распалась. Как руководитель демонстрации я должен соединить ее, и вот, бросив свой пост во главе колонны, спешу к месту разрыва. Оказавшись на открытом пространстве между двумя группами, я через мегафон прошу демонстрантов сомкнуть ряды. В этот момент без всякого повода с моей стороны – с расстояния не более двух метров, из рядов стоящих шпалерами полицейских – нас неожиданно обстреливают. Я чувствую сильный удар в лицо «химической дубинкой» (струя газа попала прямо между глаз) и, оглушенный, падаю на землю. Все плывет перед глазами. Я слышу насмешливый, усиленный мегафоном голос полицейского, но его слова до сознания не доходят. (Только потом к прочту в журнале «Шпигель»: «Киттнеру пришлось проглотить все: и то, что его угостили слезоточивым газом так, что он шлепнулся на землю, и то, что вдобавок его выставили в смешном виде, когда из полицейского мегафона раздалось: «Господин Киттнер, это вам не кабаре»).

Ко мне кидаются на помощь и заносят в здание главпочтамта, где с помощью двух служащих оказывают первую помощь. Десять минут спустя я заявляю протест старшему наряда полиции в связи с противозаконным членовредительством. Я сердито говорю старшему полицейскому: «Господин Б., несколько лет назад ваши люди действовали по сравнению с тем, что они творят сейчас, можно сказать, гуманно. Теперь они не церемонятся». И хотя мы стоим на расстоянии полуметра друг от друга, он отвечает мне не прямо, а через мегафон, и его голос, многократно усиленный, разносится над многотысячной толпой демонстрантов: «Господин Киттнер, несколько лет назад вы были человеком, сейчас вы всего лишь демонстрант!»

Это нечто большее, чем случайно сорвавшаяся с языка неудачная фраза.

На другой день перед журналистами полицай-президент Боге попытался, разумеется, представить циничную реплику старшего наряда полиции более невинной, чем она была в действительности: это-де со стороны старшего была просто спонтанная реакция на сказанное мною.

На той же пресс-конференции господин президент сам сделал не менее циничное заявление: полиция знает, что Киттнер должен следить за порядком прохождения демонстрации; если же он при этом направляется в место, где не все благополучно, он должен быть готов к тому, что ему достанется. (Даже если он стоит один и при этом ему попадают точно между глаз. Случайность, разумеется.) В конце концов новый газ опробовали на ганноверских демонстрантах впервые.

Разумеется, на пресс-конференции речь подчеркнуто шла об «испытании» газа. Это оружие разрешено применять как крайнее средство – прежде чем пускать в ход огнестрельное, то есть в случае самообороны. Ситуацию, при которой возникает необходимость в «самообороне», полицейское руководство просто «предвидело».

Газ хлорацетофенон, воздействие которого на массовое скопление людей было «испробовано» в Ганновере, отнюдь не безобидный. Научно доказано, что он содержит канцерогенные вещества. Повышенная доза его может нанести непоправимые увечья разной степени тяжести или привести к смерти, в особенности если его долго вдыхать. По этим причинам использование его в качестве оружия было запрещено в странах Бенилюкса, во Франции, в Англии, Швейцарии, Испании. Даже министр внутренних дел земли Гессен Эккехард Грис, которого никак нельзя заподозрить в преувеличенных симпатиях к демонстрантам, сказал два года спустя в своем выступлении по радио о «химической дубинке» следующее: «Я бы высказался решительно против попытки назвать ее безобидным аэрозолем». Со своей стороны могу подтвердить, что спустя несколько лет в тех местах, которые в 1975 году были «обработаны» газом, кожа у меня на лице периодически воспаляется.

Во время массовых «испытаний» в Ганновере это оружие пускали в ход без всяких колебаний. Отряд «распылителей» подъезжал на полицейской машине к колонне демонстрантов, полицейские мгновенно выскакивали из нее и начинали «поливать» толпу ядовитым газом. Запросы, с которыми обращались в связи с этим случаем в ландтаг, дали столь же мало результатов, как и яростный протест врачей двух больниц, которые заявили, что чувствовали себя совершенно беспомощными: они были не в состоянии помочь огромному числу пострадавших, так как полиция им даже не сообщила ни химического состава газа, ни как ликвидировать последствия его воздействия.

При этом следует упомянуть, что даже сторонники применения этого оружия в случае возникновения гражданской войны признают: только при полном соблюдении мер безопасности можно избежать вредного воздействия этого газа на здоровье людей. Следует, например, избегать прямого попадания его в глаза, при «обстреле» необходимо соблюдать дистанцию минимум в 3 метра. Лицу, подвергшемуся «обстрелу», должна быть гарантирована способность «реагировать», то есть человек должен при этом владеть всеми органами чувств. Но как все это сделать без предварительного врачебного освидетельствования бедной жертвы, остается тайной полицейских стратегов. Не было еще случая, чтобы полицейский перед тем, как нажать на спуск, спросил бы, к примеру, выбранную им жертву: «Простите, не страдаете ли вы нарушением сердечной деятельности?»

Необходимая дистанция в 3 метра тоже выдерживается в редчайших случаях, и полицейский, чтобы быть уверенным в том, что он не попадет демонстранту в глаза, должен быть снайпером. Но, как говорят, «дело мастера боится». Возможностей для тренировок у полиции, квалифицирующей множество своих действий как необходимую «самооборону», более чем достаточно.

В журнале «Шпигель» за 1975 год сообщалось, как «без предупреждения в ход пускаются водометы, почти всегда на привокзальной площади, где цепь полицейских сначала загоняет колонну на крошечный пятачок, а потом открывает заграждение и вынуждает людей идти по трамвайным путям. Это делается для того, чтобы иметь повод наброситься на них. В то время как одни полицейские действуют дубинками, другие обрабатывают загнанных в угол людей слезоточивым газом, как если бы «химическая дубинка» (так называют этот газ и демонстранты, и полицейские) была простым водяным пистолетом… Итогом первого рейда на предпоследней неделе были 40 человек пострадавших, доставленных в больницу. Сами виноваты: для полицай-президента Генриха Боге действия его подчиненных всякий раз были «самообороной».

Корреспондент журнала «Конкрет» описывает это так: «Полицейские выстраиваются таким образом, чтобы загнать демонстрантов на рельсы. Но так как в обязанности полицейских входит следить за тем, чтобы на трамвайных путях не было никаких помех, то отдается приказ: «Дубинки к бою»!

Подобные провокации, правда, не новы. 17 февраля 1972 года. Колонна разрешенной демонстрации внезапно натыкается на полицейский кордон, преграждающий улицу в несколько рядов. Вначале мы ошеломлены. Движение застопоривается. Сзади напирают, там не знают, что случилось. Стоя грудь в грудь с полицейскими, никто не может двинуться ни вперед, ни назад. И тогда без всякого предупреждения полицейские начинают яростно избивать людей. Крики, скандирование: «Репетиция чрезвычайных законов», – рядом со мной я вижу залитого кровью демонстранта, вся левая половина лица у него разбита. Мы приходим в ярость, пытаемся обороняться. Из-за чрезмерной ретивости полицейских, раздающих удары направо и налево, стройный порядок их частей несколько нарушается. Цепь прервана под натиском многотысячной толпы. Колонна демонстрантов может двигаться дальше. Но из-за охватившего всех гнева демонстранты потеряли выдержку. Задача полиции – спровоцировать толпу на эксцессы – была выполнена. До самой ночи то в одной, то в другой части города вспыхивали стычки с полицией. Таким образом, пресса получила возможность писать на следующий день о «бесчинствах», «беспорядках», об «уголовных элементах». О полицейском отряде, который, собственно, и спровоцировал своими противозаконными действиями уличные бои, можно было тоже кое-что прочитать день спустя где-то чуть ли не на полях газеты мелким шрифтом: то, что полиция перегородила улицу и пустила в ход дубинки, – «всего лишь недоразумение». Кстати, замечу, что возмещения убытков ни один из «ошибочно» избитых полицией граждан не получил, им не было принесено даже элементарных извинений.