— Но что мне делать сейчас, Ноэль?

— Успокойся прежде всего и постарайся делать вид, что никакого письма ты не получала, — ответила я, точно зная, что притворство, а уж тем более скрытность, отнюдь не входят в таланты подруги. — Потом, Катрин, это всего лишь одно-единственное письмо, уничтожь его и забудь, — посоветовала я, мысленно складывая текст нового послания».

«Июль. 1979 год.

Конечно же за первым письмом последовало второе, потом и третье. Я утешала себя тем, что не всегда лгала в этих посланиях. Мы ведь действительно встречались с Себастьяном. Он не придавал особого значения физической верности и изменам и запросто встречался со мной, однажды мы даже провели вместе короткий отпуск, но он неизменно возвращался к Катрин. Я же после таких встреч была совершенно разбитой, сходила с ума от тщетных усилий. Себастьяна было не вернуть, и я просто зациклилась на этом. Я часами сидела в комнате, пересматривая старые фотографии, сделанные им в то знаменательное лето, и лелея свою обиду. В таком состоянии я обычно и писала следующее письмо. Тексты становились все более откровенными. Надо ли говорить, как я превозносила мужские достоинства Себастьяна, советуя своей якобы неизвестной собеседнице, что именно больше всего ценит наш любимый в постели, в еде и в женщинах, не забыла упомянуть и о новых часах, которые ему подарила Катрин.

Катрин писала или звонила мне после каждого такого письма. Если бы я была психологом, то у меня был бы неоценимый материал по развитию невроза на почве сомнений и ревности, а проще — собственной недооценки. Катрин была на грани нервного срыва, и я решила, что пора разрядить обстановку исключительно выгодным для меня способом. Отправив ей очередное письмо, я позвонила, чтобы узнать, как дела, и дать дружеский совет.

— Катрин, — строго сказала я во время нашего очередного телефонного сеанса психоанализа, — нельзя так изводить себя, дорогая. Раз все это превращается в такой кошмар для тебя, то поговори с Себастьяном. Он, возможно, развеет все твои сомнения. Может, он знает эту девицу и все тебе объяснит.

— Но ты же говорила, что лучше ничего ему не говорить, что мужчины ненавидят сцены ревности, — робко возразила Катрин.

Конечно, я советовала не говорить, до тех пор пока не была уверена, что эта малышка закатит ему полноценную отвратительную сцену ревности, к которой она сейчас полностью готова. Теперь-то Себастьян увидит, что его возлюбленная — совершенно заурядная женщина с так ненавистным ему собственническим инстинктом. Я представляю, как он отреагирует на все это, его насмешка и равнодушие только подожгут фитиль той бомбы, которая тлеет в Катрин. Взрыв навсегда разметет их в разные стороны.

— Нет, Катрин, — говорила я тоном терпеливой учительницы. — До тех пор пока ты могла относиться ко всему с иронией, пока ты верила только Себастьяну, конечно, лучше было молчать. Но ведь сейчас ты все равно не можешь сдерживаться, и твои попытки все сгладить лишь приведут к тому, что Себастьян подумает, что ты лжешь ему в чем-то. Поговори с ним откровенно. Вот увидишь, все образуется.

Я ждала следующего звонка или письма Катрин, как ждут известий из больницы, где вашему знакомому, но не особо близкому человеку делают несложную операцию. То есть я была практически уверена в исходе организованной мной ситуации. На следующий день, не получив никаких известий, я занервничала. Я не переставала быть уверенной в развязке, но то, что процесс затягивался, раздражало меня. Мне не терпелось узнать о результатах моих усилий…

Думала ли я тогда, что целенаправленно разрушаю отношения двух людей, вмешиваясь в их судьбы самым грубым и в то же время изощренным образом? Я не знаю, я не была чудовищем, во всяком случае, не больше, чем многие мои сверстники, дети равнодушно-жестокого поколения, которые, сами еще не научившись чувствовать, отказывают в этих способностях другим. Мы все были молоды, что значила тогда для нас чужая потеря? Просто еще одна бутылка вина, распитая за причитаниями о несчастной любви. В этом возрасте собственное самолюбие, проснувшееся после изощренно-нежного подавления в детстве и грубого в школе, значит неизмеримо больше, чем любовь, которая для многих из молодых означала лишь неодинокие ночи и избавление от болезненного страха потеряться одиночкой в мире пар. Любовь была скорее игрой, а в играх всегда есть победители и проигравшие и есть правила, которые каждый сам устанавливает для себя. И никто не в состоянии понять правила другого, глядя лишь на себя, а я не смотрела по сторонам, отказывая другим в тех чувствах, на которые была неспособна сама.

Итак, я ждала развязки созданного мной сюжета. И она наступила. Через некоторое время Катрин написала, что Себастьян воспринял все довольно спокойно. Сначала он, конечно, ужасно рассердился, но потом расстроился, и даже извинялся. На какое-то время в отношениях между влюбленными установилось хрупкое равновесие. Однако за эти дни Катрин получила еще одно письмо, и ее недоверие к Себастьяну снова возродилось.

Конечно, события развивались слишком уж медленно и не совсем так, как я задумала. Настоящей ссоры с расставанием не вышло, но благодаря моим письмам ревность Катрин не утихала. Пусть первый запал оказался практически холостым, но я была уверена, что следующий выстрел придется прямо в цель».

«Октябрь. 1979 год

Немного успокоившись, я не торопила события, и даже некоторое время не вмешивалась в жизнь моих голубков. Как же я жестоко ошибалась, как слепа была, надеясь лишь на глупость Катрин и свободолюбие Себастьяна. Следующее письмо подруги просто убило меня. Они снова были счастливы. Эта дурочка даже позвонила мне, не надеясь на почту.

— Он сказал, сказал… — в голосе Катрин звенели слезы счастья, — что я очень ему дорога, что за время нашего романа у него действительно были женщины, которые ничего не значат для него. Ему нужна только я. Какая мне разница, что у него были другие, если любит он только меня. — Катрин закончила свою речь звонким, почти счастливым голосом.

«Дура! Размазня! Влюбленная идиотка!» — хотелось крикнуть мне. А этот негодяй, сволочь, тоже хорош. Значит, кроме меня у него за это время еще кто-то был, а я была той, которая звонила по средам? И что, ему еще не приелись блеклые прелести Катрин? Я была вне себя. Кое-как закончив разговор и сказав, что сильно простужена, поэтому не смогу общаться следующие пару дней, я бросила трубку.

Тем же вечером я позвала к себе одного молодого художника с сальными глазками, который давно добивался меня. Напившись до бесчувствия, я переспала с ним, а потом рыдала у него на плече о своей любви к Себастьяну, которого у меня увела коварная подруга. Художник был неплохим парнем и, получив от меня порцию качественного секса, просто посоветовал забыть того идиота или признаться ему в любви. Так, неожиданно, мой случайный партнер придал новый импульс всей истории.