Шрифт:
История ли ,судьба ли каждого из них или что-то еще распорядились, чтобы этот союз не оставил никаких документальных улик.
Не сохранилось то самое заемное письмо — вексель, где Достоевский просил Спешнева о денежном пособии.
Все следственное дело Спешнева, в котором находилось и это письмо, и рукописи подследственного, и его показания на допросах, и якобы имевшее место «добросовестное признание» (упоминавшееся в заключении генерал — аудиториата), загадочным образом исчезло из архива; те из исследователей, кто первым приступил к изучению документов петрашевской истории, бумаг Спешнева среди них уже не обнаружили [184] .
184
Когда в 1905 году историк В. И. Семевский одним из первых получил доступ к секретным архивам петрашевцев, следственное дело Спешнева уже считалось утерянным. Не повезло и работавшему параллельно с Семевским В. М. Саблину, издавшему в 1907 году первый сборник материалов «Петрашевцы».
Совершенно непонятна и судьба долга в 500 рублей серебром.
Судя по тому, в каком безденежье пребывал Достоевский в феврале — апреле 1849 года, он вряд ли мог вернуть Спешневу долг до ареста. Скорее всего, спешневские деньги действительно были истрачены сразу, в декабре — январе: уже в феврале Достоевский в длинном объяснительном письме к Краевскому просил у издателя «немедленных» ста рублей, а брату Андрею признавался, что сидит с двумя копейками серебром. В марте он просил у Краевского уже хотя бы десять рублей в уплату квартирной хозяйке, после чего намекнул: «У меня долгов столько, что московских денег (то есть денег, которых он ждал от опекуна, П. А. Карепина. — Л. С.)и не хватило бы уплатить Ваш».
Никаких следов, что его заботили большие долги, не было и в письмах Достоевского из Петропавловской крепости: он просил у братьев то десять, то двадцать пять рублей на свои личные нужды и в уплату малых долгов, которые были сделаны уже здесь. Между тем Спешнев находился в одной из соседних камер. Вообще, «скучное расположение духа» спешневца Достоевского в сравнении с его самочувствием после многих месяцев заключения в Петропавловке выглядело так, будто у арестанта упала гора с плеч и он может наконец свободно вздохнуть. «Я, слава Богу, здоров и хотя тоскую, но далек от уныния. Во всяком состоянии есть свои утешения… Я только и желаю, чтоб быть здоровым, а скука дело переходное, да и хорошее расположение духа зависит от одного меня. В человеке бездна тягучести и жизненности, и я, право, не думал, чтоб было столько, а теперь узнал по опыту… Мне опять позволили гулять в саду, в котором почти семнадцать деревьев. И это для меня целое счастье. Кроме того, я теперь могу иметь свечу по вечерам, и вот другое счастье… Право, брат, грешно впадать в апатию… Я ожидал гораздо худшего и теперь вижу, что жизненности во мне столько запасено, что и не вычерпаешь».
Никаких следов денежных расчетов между бывшими каторжниками Достоевским и Спешневым не удалось обнаружить и десять лет спустя, когда они оба едва ли не в один день оказались в Петербурге: даже если разговор о старом долге и возник, отдать его в тот момент Достоевский никак не мог. И опять — единственный, кто свидетельствовал об этой их встрече, был все тот же доктор Яновский, написавший в 1884 году вдове писателя: «В Петербурге мы все были у него тотчас по приезде его; были на его новоселье: тут были Аполлон Николаевич Майков, Александр Петрович Милюков, брат Михаил Михайлович с семейством, много других, а также и Спешнев, в тот только день приехавший в Петербург…» [185]
185
Литературное наследство. Т. 86. С. 377.
Ни Майков, ни Яновский (лица «посвященные») ничего никогда об этом свидании Достоевского со Спешневым не писали; письма Достоевского, где он непременно должен был упомянуть о Спешневе [186] , не сохранились; никаких сведений, что Фауст и Мефистофель встречались вновь, не осталось.
Анна Григорьевна Достоевская, которой Спешнев за месяцы перед своей кончиной диктовал воспоминания о ее покойном муже, ни разу не отозвалась об этом товарище — однодельце ни единой строкой.
186
В декабре 1859 года Плещеев спрашивал у Достоевского в письме из Москвы: «Ради Бога, сообщи ты мне — правда ли, что Спешнев в Петербурге? Видел ли ты его — и что он — переменился ли? Если он тут, то, пожалуйста, поклонись от меня усердно». В марте 1860 года Плещеев вновь интересовался Сиешневым: «Что Спешнев? Долго ли пробудет в Петербурге и где поселится?» (Ф. М.Достоевский. Материалы и исследования. Л., АП СССР, 1935. С. 450, 452). Ответные письма Достоевского Плещееву были утрачены адресатом
Сама рукопись с текстом воспоминаний, переданная Анной Григорьевной О. Ф. Миллеру и цитируемая им в «Материалах для жизнеописания…», почему-то не была целиком опубликована, а затем куда-то бесследно исчезла.
Никаких признаков того, что Спешнев читал роман Достоевского, посвященный их общей молодости, и кого-нибудь в нем опознал, рукопись, по — видимому, не содержала — или Миллер почему-либо не захотел приводить спешневский отзыв, если все-таки он был записан вдовой писателя.
Время старательно заметало следы.
Однако, когда доктор Яновский опубликовал свои мемуары, где был фрагмент о Спешневе — Мефистофеле, он никак не мог знать, что в черновиках к «Бесам», хранимых вдовой писателя, содержатся строки, поразительно созвучные той фатальной фразе, которую воспоминатель хранил в памяти всю свою жизнь.
То же и Достоевский: когда после многих проб и вариантов явились ему строки о Князе — демоне, молчаливом и язвительном, как Мефистофель, он никак не мог предполагать, что через много лет они причудливо отзовутся в мемуарах старого друга.
Фантазия писателя на страницах рукописей и поразительное свидетельство мемуариста соединялись в беспредельности творческого пространства, чтобы явить собою художественную улику.
Глава третья. Преображение прототипа
Первая часть «Бесов» заканчивалась драматической сценой пощечины, которую «снес» Ставрогин, не убив обидчика на месте, и сопровождалась ошеломляюще откровенным признанием Хроникера относительно главного героя романа: «Николая Всеволодовича я изучал всё последнее время и, по особым обстоятельствам, знаю о нем теперь, когда пишу это, очень много фактов».