Это был Линон — Линон знал обычаи охотников на рабов, потому что сам уже однажды побывал в плену и, единственный из всей своей семьи, сумел бежать. Он был молод, даже моложе меня, но в тот момент он казался стариком. Его скованное тело поникло. Лицо вытянулось и побледнело. На миг мы встретились глазами. Я отвернулся первым. В его глазах стояла невыносимая тоска.

Линон присоединился к нам несколько месяцев назад: тощий, оборванный, почти такой же голый, как сейчас, обгоревший на солнце. Говорил он на грубом пуническом диалекте, который сильно отличался от нашего городского говора. Он был из семьи пастухов, которые пасли свои стада в подножиях гор вблизи Карфагена. Когда римляне осадили город, его родители думали, что им-то ничто не угрожает, что они слишком ничтожны, чтобы привлечь внимание завоевателей. Когда же римляне обратили свой гнев даже против пастухов и крестьян, живущих в сельской глуши, племя Линона бежало в пустыню, однако римляне настигли их. Многие были убиты. Остальных, в том числе Линона, взяли в плен. Но по пути к побережью он каким-то чудом сумел бежать и прибился к нам.

Некоторые говорили, что Линона следует прогнать, потому что если римляне гонятся за ним, он приведет их прямо к нам.

— Он не наш, — говорили они. — Пусть прячется где-нибудь еще!

Но Матон настоял на том, чтобы мы приняли его, говоря, что

юноша, которому удалось бежать от римлян, может знать что-нибудь полезное. Прошло время, и когда сделалось ясно, что Линон не навел на нас никаких римлян, даже те, кто стоял за его изгнание, приняли его. Но на расспросы о том времени, что он провел в плену, он отвечать отказывался. Он вообще мало разговаривал. Он жил среди нас, но как чужой, держась настороже и в стороне.

Я чувствовал на себе взгляд Линона. Он снова прошептал:

— Вот так же было и в прошлый раз. И предводитель у них тот же, Фабий. Сперва он убивает главного старейшину. А потом...

Его слова заглушил топот копыт: Фабий мчался галопом мимо строя пленных. В дальнем конце строя он развернулся и уже шагом поехал вдоль нас, вглядываясь в каждого из пленных но очереди.

— У этого слишком глубокая рана на ноге. Он не доживет до конца пути.

Двое римлян тотчас спешились, сняли с раненого окопы и увели его прочь.

— Жаль, жаль, — сказал Фабий, не спеша продвигаясь дальше Тело у него было крепкое, хороший вышел бы раб.

Он снова остановился.

— Этот слишком стар. Его никто не купит, не стоит возни и кормежки. А это что такое? Бессмысленный взгляд, слюнявые губы? Слабоумный, видно, среди этих кровосмесителей-карфагенян та кое часто бывает. Бесполезен!

Римляне вывели указанных людей из строя и заставили нас сомкнуть ряды, так что я вынужден был подвинуться в сторону, потянув за собой Линона.

Людей, которых вывели из строя, отвели за большой валун. Они умерли почти беззвучно — кто-то крякнул, кто-то ахнул, кто-то вздохнул.

Фабий же поехал дальше, пока тень от человека и коня не воздвиглась надо мной, заслоняя солнце. Я закусил губу, молясь, чтобы тень двинулась дальше. Наконец я поднял взгляд.

Лица я различить не мог, его затмевало ослепительное сияние солнца, просвечивавшего сквозь его лохматую белокурую гриву.

— А этот, — сказал он, мрачно усмехаясь, — этот убил в бою моего коня. Лучший воин среди вас, трусов, хотя совсем еще мальчишка!

Он вскинул копье и коснулся моих ребер, слегка оцарапав им кожу, но не пролив крови.

— Ну же, мальчик, прояви мужество! Или мы уже сломили тебя? Неужто ты даже плюнуть не решишься, как тот старик?

Я, не шевелясь, смотрел на него. Это не было отвагой, хотя со стороны могло показаться, что это отвага. Я просто застыл от ужаса.

Он достал серебряный кинжал, который я по рукоять вонзил в шею его скакуна. Кровь с него счистили. Клинок сверкал на солнце.

— Красивая работа! И какой великолепный Геркулес на рукояти!

— Это не Геркулес, — выдавил я. — Это Мелькарт!

Он расхохотался.

— Это не Мелькарт, мальчик! Мелькарта больше не существует. Ты что, еще не помял? Ваши боги мертвы, они никогда не вернутся. Это изображение бога, которого мы, римляне, зовем Геркулесом, и под этим именем мир будет знать его отныне и во веки веков. Наши боги оказались сильнее ваших. Вот почему я сижу на коне, а ты стоишь передо мной голый и в цепях!

Я весь задрожал, кровь бросилась мне в лицо. Я зажмурился, изо всех сил стараясь не заплакать. Фабий хохотнул и поехал дальше, но через несколько шагов резко натянул поводья. Он уставился па Линона. Линон не поднимал глаз. Фабий смотрел на него очень долго, куда дольше, чем на меня, а потом наконец двинулся дальше, не сказав ни слова.

— Он меня помнит! — прошептал Линон так тихо, словно говорил сам с собой. Его затрясло так сильно, что дрожь передавалась мне по тяжелой цепи, которой мы были скованы. — Он меня помнит! Теперь все начнется снова...

Фабий вывел из строя еще двоих пленников, потом завершил осмотр и легким галопом вернулся в центр.

— Ну, итак — и где же ваши женщины? — негромко спросил он. Никто не ответил. Он поднял копье, и с такой силой метнул его в утес у нас над головами, что оно разлетелось в щепки с громовым треском. Все невольно вскинули головы.