— А что? Вон у нас дед воду возил сколько лет. Тут же с самого берега как упал на лед, на сраке до самой воды ехал. Там же не затормо­зить, не зацепиться не за что. Уже сам поверил, что утонет. Да не тут-то было. Кобыла спасла мужика. Бухнулась на коленки и развернулась среди дороги. А там собака подоспела, так вот и уцелел, чудом выжил старик.

— Кому-то везет,— глянул Иванов за окно и впервые увидел Колыму в лунном свете. По­неволе залюбовался.

— Я думал, что луны тут отродясь не быва­ет. Все время хмуро, пасмурно. Только волчьи глаза по обочинам сверкают, да снег горами лежит. Холодная, злая, как само наказание. Как говорят о Колыме, все равно, что о погосте за­говорили. Никого улыбкой не одарит, никого не пожалеет. Страшна и зла, недаром выбрали местом наказания.

— Да ты еще не видел, какою она бывает по весне, вся в цвету, как девка в наряде.

— Нашла девку! Да тут сплошные кости и кровь. Там череп на земле, там чьи-то ребра или хвост. Вот это наряд, едрена мать,— фыр­кал Бондарев сердито.

— Да ты посмотри, какие звезды! Крупные, лупастые, кажется, любую рукой достать можно и погладить,— восторгался Иванов.

— Я этой красой по горло сыт. До сих пор, прежде чем ступить на эту трассу, люди оста­навливают машины, выходят из кабин и стано­вятся на колени перед предстоящей дорогой. Спроста ли это? Кто-то молится, другие плачут. Сколько жизней она отняла, не меньше прошед­шей войны. А ведь многие ушли совсем моло­дыми. Им бы жить, они здесь остались навечно. И подлецы, и герои, всех одним снегом укрыла, утопила в болотах, топях. Ею не любоваться, ее проклинать надо. Она на горе людям живет.

— Игорь, безобразными случаются люди. Ко­лыма тут ни при чем,— не согласился Евменович.

— Люди? Выходит, моя мамка виновата в своей смерти,— возмутилась Варя.

— У самого отец с братом здесь похоро­нены!

— Здесь нет земли. Один погост. Но его надо уважать хотя бы за то, что приютил. Мы, может, и этого недостойны, а Колыма еще переживет века и каждого из нас,— нахмурился Игорь Пав­лович.

А на другой день Бондарев жестоко забо­лел. Игорь Павлович горел от температуры. Его бил кашель, тряс озноб. Человека разламыва­ло от боли, головокружений. Даже попить чаю утром он не смог встать. Его кружило и крути­ло так, что он тут же снова упал в постель и ни о каком выходе из дома не хотел даже гово­рить. Глаза человека слезились, он весь дро­жал, и Варя поняла, что Игорю Павловичу сроч­но нужен врач.

Его привезли из поселка часа через два. Тот, осмотрев Бондарева, определил двухстороннюю пневмонию, сделал несколько уколов, заставил наглотаться таблеток, оставил кучу лекарств, ве­лел лежать, не выходя из дома, пить горячий чай и ни в коем случае не снимать с себя теп­лую одежду. Обещал навестить человека. Попро­сил Варю натирать, делать компрессы, не вы­пускать даже во двор.

Бондарев послушно лежал в постели. Откро­венно мучился от безделья Иванов. Он не знал, куда себя деть в такой ситуации. А Бондарев и вовсе расклеился.

Варя натянула на него теплые носки, свитер, но это слабо помогало.

Баба отпросилась с работы в счет отгулов. Сказала, что приехал дальний родственник, и его в дороге настигла болезнь. Варваре по­шли на уступки. Она привезла из поселка моло­ка, кипятила его, поила Бондарева, тот краснел от неловкости, что свалился на голову неждан­ной обузой, а потому, пил молоко торопливо, желая скорее поправиться, встать на ноги.

Нудное лежание в постели скоро утомило че­ловека, но что делать, если не встать, не хо­дить, даже дышать больно. Приходилось мирить­ся с жестким требованием врача. А Варя наце­пила на Игоря все теплое, что было в доме. Даже вторым одеялом укутала и тот целых три дня лежал, не шевелясь, спеленутый, как кукла.

Но на четвертый день не выдержал и попро­сил покурить. Ему дали. Человек от радости чуть не выскочил из одеяла, но его срочно впихнули назад. Бондареву немного полегчало. Он уже заговорил, закрутился в постели, а и задышал свободнее, заговорил:

— Как надоело валяться! Такое ощущение, словно меня связали помимо воли. Вот когда начинаешь ценить волюшку,— слабо улыбался человек, и его решили отвлечь разговором. Вот тогда и спросила Варвара: